.
( Из стихов Иоганна-Георга Фауста [1490—1532] )
* * *
...Ax, ругать ли мне голос внутренний,
Эту чертову крыть гордыню ли?.. —
Вот уж дом окружили и ждут меня
Черные камердинеры...
...Ах, святые отцы забытые,
Так о чем же мне всё твердили вы?.. —
Но в саду уж стучат копытами
Черные камердинеры...
...Не увидеть мне больше утренний
Золоченный свет за гардиною...
Вот уж дом окружили и ждут меня
Черные камердинеры...
.
Мне времени под стать
Хотелось стать мужчиной,
Природе в унисон,
А не из-под ножа…
Забавно представлять
Свой подбородок длинный,
Колючий,
Как и вся мужицкая душа,
И лысую башку -
Ушастый эллипсоид,
И уличный роман,
И обещаний тьму,
Что тем сильней влекут,
Чем меньше того стоят…
Есенинский загул
В весёлую страну;
Отсутствие белья,
Протухшего до стирки,
Тарелок и кастрюль,
Колясок и соплей,
И пиво -
Из горла
Застуженной бутылки,
И редкие звонки
Невидимых друзей.
Дешёвых сигарет
Дымок – моя шахиня,
Дырявые носки -
Зелёный…
С голубым,
Каких-то сорок лет
Легко признать мужчине,
Мол,
Были времена,
И я был молодым…
А ночью
Тополя качаются у дома,
Заплёванный подъезд
Потерян и уныл,
Стоит старик-фонарь,
Неясной грустью скован, -
Мой сгорбленный сосед,
Поэт и старожил.
А мы с поджарым псом -
Подлунные скитальцы,
И воем в небеса,
Поджав свои хвосты.
Мы будем и умрём.
Нас вышьют чьи-то пяльцы.
И чьи-то пальцы…
Жаль,
Что так невесел ты.
Понурый и худой,
Как сборник рифмоплёта,
Ненужный,
Как и я,
Нигде и никому,
А умные глаза
Всё отражают что-то,
Кого-то…
Богородицу
И сатану.
горит -
не лампа не свеча
и даже не душа
не одинокая звезда
что слишком хороша
на темном бархате небес
рыдает пряча взор
и не пожарный в окна влез
под нудный разговор
в закатных томных вечерах
свечной заводик драм
горит
а мы не при делах –
летит золою срам
слова – иссушенный картон
раскрашенный слюной
слова – как ржавенький клаксон
и звук от них дрянной
горят
горят не шланги чувств
а – скука и тоска
под полыханьем пыльных люстр
не классная доска
а три простых и простыня -
обычное кино
и грязный отблеск на лицо
и где-то в шапито
горит
не лампа не свеча
не уголек в печи
горит в гримёрке циркача
из дерева кирпич
сто раз ударивший пьеро
сто раз не в глаз а в бровь
и в вечность падает перо
рифмуя кровь-любовь
и в вечности горят листы
несыгранных ролей
и грани острые "я – ты"
вонзаются сильней
... ... ... ... ... ...
горит заводик глупых ссор
и кукольных страстей
и в пустоте не гаснет вздор
игрушечных людей
17 апреля 2007г.
СЛАДОСТИ В АЛОЙ КОРОБКЕ
Увязались за мной с тёплой шалью…
Побоялись оставить одну?!
Вы мне выть на луну помешали!
А мне хочется выть! На луну!
Вон её, на ночной сковородке,
Совершенный по форме омлет.
К чёрту шаль! – я умру от чахотки,
Словно юный английский поэт.
Наконец-то! – Вы начали злиться.
Не тяните! Я в дом не пойду.
А под юным поэтом я Китса,
Джона Китса имела в виду.
Вы не любите юных поэтов
И тропинок в вечерней росе…
Вам претит нарушенье запретов.
Вы скорбите, что я не как все.
В доме сладости в алой коробке…
Полосатые,
Верно, от ос.
А в саду заповедные тропки,
Старый пруд камышами зарос…
Я русалкой, нырнув в него, стану.
Вас с собой утяну за сандаль.
Я в глаза Вам губительно гляну.
Не пора ли мне спать?!
Не пора ль!
Я скажу только Вам, после стопки –
Всем мужчинам беду я несу!
В доме сладости в алой коробке.
Вы похожи сейчас на осу…
Как до Вас донести – Вы несносны!
О, разжалуйте, Богом молю!
Я хочу в эти тёмные сосны…
Отпустите, я Вас не люблю!
&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&
Сестра Риммовна
Когда время накаркает вещаю птицей -
У(душа)ющей грусти потоп.
Изнемогший от зноя и гама столицы,
Я уйду к берегам своих снов.
Где асфальтобетонные сменятся дали,
На неточность просёлочных троп.
И рассвета венец, по особому алый -
Не закроют строенья домов.
По полям источающим верезг кузнечий,
Через тенями спутанный лес.
Я дойду до реки, там, где крик человечий
Невесом, незнаком, нелюдим..
И босыми ногами слегка наступая,
Окунусь в гуттаперчевый плес,
И на росчерк реки,(свою грусть забывая),
Долго буду смотреть – недвижИм!
Я не имею права взять и умереть.
Со мною груз долгов и обязательств.
Считай, моя отсрочка, леди Смерть –
Очередное из чудачеств.
Мне кажется, я только начинаю жить.
Года пускай считает отдел кадров.
Свою Америку мне предстоит открыть
И под парами ждет меня эскадра.
И ждут меня в неведомой стране
С душою чистою мои аборигены.
Я не проеду перед ними на коне.
Я перед ними преклоню колено.
Они безгрешны и наивны, как дитя.
Их не коснулась ржа цивилизаций.
Они посмотрят с удивленьем на меня –
Продукт сюрреализма и абстракций.
Я скину свои тертые джинсЫ.
Останусь лишь в набедренной повязке.
Надену бусы, подкручу усы.
И позабуду жизненные дрязги.
Пусть на Большой Земле в большой тоске
Проценты прибавляют кредиторы.
Лежу с аборигенкой на песке
И возвращаться собираюсь я не скоро.
Художник знает, что рисует, шельма!
И чем рискует, бездну обнажая,
плеснув в себя огонь Святого Эльма
и нас одним движеньем оживляя.
Мы не к добру, то чудимся, то снимся,
то косо режем галс у вас по курсу,
когда журавль сжимается в синицу,
или торпеду разрывает в «Курске»,
мы – плящущие после человечки,
мы – трещинки на парусах надежды,
мы тайный шифр в словах – «ещё не вечер»,
где жизнь и смерть – мы между, между, между...
Одна нога почёсывает другую.
Как будто ищут друг в друга вход.
Ты не моя нога, я тебя не люблю такую.
У тебя вверху задний проход.
Индюк отыскивает в небе дверцу,
стучится в неё соплёй.
(Просится рифма «скерцо», «иноверцу»,
но Яндекс предлагает – ой!
Неутренний свет устало лежит в подошве.
Индюк летит и соплёй по воде ведёт.
Всё будущее утонет в прошлом.
Что было чушью, в «Избранное» войдет.
