Мне вчера приснилось, что я умер.
Снилось мне как я лежал в гробу.
За столом, поодаль, пили люди.
Говорили про мою судьбу.
Говорили хорошо, но врали.
Выдавали пешку за ферзя.
Мне бы встать и дать бы им по харе...
Но я умер, значит мне нельзя.
Я лежал, не мог пошевелиться.
Но во сне я знал, что я живой.
Знал, что это сон и мне лишь снится...
Беспробудный пир за упокой.
И когда несли, я видел небо.
А на небе видел облака...
Мне бы встать и разразиться смехом.
Но я мёртвый... Мне нельзя пока.
Стало тошно только на погосте.
Люди врали снова до пьяна...
И когда вколачивали гвозди,
я проснулся и послал всех
.
* * *
– Здравствуй, милый, мой нежданный гость!
Чем обязан дом мой этой встрече?
– Просто мимо проходить пришлось.
Просто ветер, холодно и вечер.
– Погоди, сейчас согрею чай.
Посиди, огонь раздую только...
Как отвыкла я тебя встречать,
Не успев к тебе привыкнуть толком...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
… – Как ты щедр сегодня, как ты зол.
Долог стон во сне, и сон тревожен.
– Знаешь, почему к тебе пришел?
– Знаю. Потому что кем-то брошен.
(1982)
Ну и ладно, ну что же,
ну раз так, значит так,
значит повод ничтожен,
значит, дело – пустяк.
Ну, подумаешь, кто-то
растранжирил всю жизнь
на строительство дотов
и уменье: «Держись!»
Ну, подумаешь, юнга
на подлодке нырнул,
и под сорок так юрко
в пенси-и вы-ныр-нул.
Ну, Вьетнам, ну, Карибы,
ну Кабул, ну Донбасс… -
и без них мы смогли бы…
А они бы без нас?
Кровь водичкою льется
из похода в поход.
Ничего, разберется,
Царь – не этот, так тот.
Я не против народа,
но я против толпы.
Ведь солдату немного
надо, – знали бы вы
как хотелось бы выжить
оказаться средь вас,
но – в нас с моря и с вышек,
пулей в бок и в анфас…
Нам бы молвили –помним,
и рюмашку под нос,
но молчанье – синоним,
что нас тоже, под снос.
Ну и ладно, ну что же,
ну раз так, значит так,
значит повод ничтожен,
значит, дело пустяк.
Пишу тебе и открываю
Неведомый архипелаг.
Я приручаю птичью стаю,
Облюбовавшую маяк.
Там слово теплится, маячит,
Не выгорая от тоски.
И говорить с тобой иначе,
Мне кажется, не по-людски.
Войти спокойно, осторожно
В необитаемость листа,
Где мгла бумажная, возможно,
Хранит органику креста.
И потому пережитое
Не просто взять и донести,
Увековечить всё живое,
Заставить мёртвое цвести.
Доверчивых, непобедимых
Я приглашу на острова.
Неприрученные – гонимы,
От них кружится голова.
И на плече моем щебечет,
Преодолевший море, стриж.
Стихи – такое свойство речи...
Не вспыхнешь – не поговоришь.
1
За облака к вершине ледяной
Уходит склона полоса косая.
Мы трое суток ждем, когда Басаев
По перевалу выйдет в Ведено.
Похоже, не взорвется тишина
На этот раз. И мысли барабанят:
Вот, прилетим домой и сразу в баню,
Где напрочь забывается война.
А если сны пока еще не врут,
И повезет отчаянно и дико,
Под Питером лесную землянику
Когда-нибудь в лукошко соберу.
2
Однажды утром в серый госпиталь
Зашла весна, от солнца шалая.
Я не хотел тревожить Господа
И у окна лежал, не жалуясь.
Кусочек мира заоконного
Из памяти непросто вычеркнуть...
Как полководцы белоконные,
Шли облака немного вычурно.
Хватило б только прежней удали,
И вырвусь в небо из палаты я!
А доктора все перепутали
И брови хмурили лохматые.
3
На дальнем юге, за спиной
Зарницами пылали войны...
Здесь уживался с тишиной
Карельский перешеек хвойный.
Из темной чащи пахло мхом,
И ель щеки касалась лапой.
А я глотал дурацкий ком,
Стесняясь показаться слабым.
А если поверить – становится легче.
Листва догорит, облетит календарь.
И время, как ты, утешает и лечит
Всех тварей Господних и всякую т в а р ь.
А если услышать, то песня правдива:
Есть Город и сад с безымянной звездой,
И вол темно-синий, и лев огнегривый,
Над ними небесный орел золотой.
А если увидеть, то сказка откроет
Сердца и колодцы, и тайну о том,
Что ты возвращаешься на астероид
Барашка пасти, любоваться цветком.
А если почувствовать – не было боли.
У рыжего лиса сухие глаза.
А нам остается пшеничное поле,
Из желтых колосьев глядеть в небеса.
А если любить, то без нудного «если».
У песни и сказки единая нить.
Мы все – прирученные, значит – воскреснем.
Кого же ты, милый, не смог приручить?
А если привыкнуть, то всё поправимо.
И если простить, то – врага твоего.
Да только едва ли получится, Дима.
Не сможет никто, никогда, ничего.
