Прибрежный город смотрится в залив,
Подсвечен солнцем край морского мира.
Нева сливает зимний негатив,
Стежками льда простроченный пунктиром.
К воде пришито время перемен,
Тепло любви растапливает льдины.
А что же получает Бог взамен?
Лишь берега, опутанные тиной...
Ветра снегов коснулись невзначай,
Сугроб садится медленно как тесто.
Прелюдией к постели пахнет чай,
Весна разделась на ночь как невеста.
Апрель захватит сны и города,
Поселит на страницах многоточья...
Закат краснеет густо от стыда,
Он знает, что нас ждёт сегодня ночью.

Без разрешенья ворвалась весна –
Тугие рамы распахнула настежь,
Впустила утро свежее без сна
Предвестьем неизведанного счастья.
От ветра штор зеленых паруса
Над комнатой испуганной взметнутся,
Наполнят дом живые голоса –
Заговорят, заплачут, засмеются.
Зашелестит, зашепчется листва,
Под струями воздушными играя,
В ее речах забытые слова –
Напоминанье брошенного рая.
И станут встречи наши так близки
В наплывах ясных солнечного света
Над серебром искрящейся реки,
На дальнем берегу, а не на этом….

Пародия на шуточный, «но очень жестокий» романс Михаила Волкова:

"В саду мы взаимно с тобою себя целовали.
Был воздух прозрачен и чист, невзирая на зной.
И руки твои у меня на плечах так лежали,
Что челюсть сводило от близости их неземной.

Но вдруг изменилась погода. Деревья в печали
Поникли, и птицы умолкли, и клевер зачах.
Унес тебя ветер в холодные синие дали,
Лишь руки остались лежать у меня на плечах."

А помнишь, в саду, ты и я как-то встретились с нами?
Был снег обоюдно пушист, невзирая на зной.
На речке взаимно шуршало волнами цунами,
И ты персонально любила меня подо мной.

Ты шею мне сжала ногами с неистовой силой.
Я мял твою грудь. Сдохли птицы. Зачах баобаб.
От долгих взасос поцелуев мне челюсть сводило.
Мы слились с тобой воедино, и ветер ослаб.

Но дунул вдруг так, что унёс тебя в синие дали,
Лишь ноги остались на шее спортивным венком,
Упругие груди в ладонях моих остывали,
И губы твои я нащупал во рту языком.

Я долго по саду бродил в необъятной печали.
И шарил руками в траве возле каждого пня.
Не в силах поверить, что ты унесла в свои дали
Один, хоть и малый, но важный кусочек меня.

***

Из прошлого – веками не напиться.
Замёрзло время, как река, зимой.

И только память до исхода,
длиться, – зовущим взглядом,
хрупким жестом, ноющей тоской.

Из прошлого ты,
произносишь что-то.
Но – в настоящем – мне,
не слышно тихих слов твоих.

И – светится твой силуэт,
у поворота, и в тишину,
тоски приходит стих.

Какой далекой музыкой недетской
Невидимым движением ветвей…
На фотографии, расплывчатой, нерезкой
Становимся острее и мертвей

И слышно будто одинокий атом
Пытается осмыслить свой распад,
Как скальпелем патологоанатом
Наводит резкость. Каменеет взгляд

И видно всё. Крупицы злого света.
Отчетливое черное ничто.
Зажатая меж пальцев сигарета,
Без верхней пуговицы синее пальто.

Надоело как-то мужику с женой ругаться: то ей не нравится, это… Решил он умереть. Ушел в лес, далеко-далеко, куда редкий зверь нос сунет, лег на снег и стал ждать, когда его смерть возьмет.

Пробегал мимо волк. Видит, мужик лежит.

- Ты чего лежишь?

- Смерти жду, жить надоело.

А волк одиночкой был, людей не любил, животных, с отвращенья и ушел так далеко, травоядным стал, да оголодал совсем в лесу.

- А давай, -говорит, – я тоже подожду, ты умрешь, а я съем тебя.

-Давай.

И стал волк мужика сторожить. День сторожил, два сторожил, на третий мужик и подох. Он-то не волк, ему в лесу холодно… Волк его и съел.

И с того момента случилось с волком что-то особенное, тоскливо стало ему. Там побегает, здесь побегает, а все ему грустно, да одиноко.

Выбежал он из леса, стал людей искать. До самой деревни добежал. А там бабы его от дома к дому гоняют, мужики стреляют, убить хотят, насилу оторвался. Бежит, скулит, вдруг видит, на самой окраине стоит дом перекошенный, а на крыльце баба слезами умывается. А была то жена мужика, что в лесу замерз, а волк его съел. Горевала она по мужу, поняла, как любит. Да и как ей теперь одной дом держать?

Жался волк, жался, да и подошел к ней, оборванный, битый, жалко ей стало волка, оставила она его у себя. Так стал волк хозяйский дом сторожить.

От того у нас псы в деревни и появились.

В снежных бинтах очертанья домов,
Словно избиты они и подлечены.
В шуме ветров – монотонность псалмов.
Близкие люди сегодня не встречены.

Хочется выкрикнуть сотни имён...
Стрелки часов, будто лопасти мельницы.
Кто-то вовеки не будет рождён,
Кто-то, родившись, однажды не встретится.

Мы – деревья с зелёными снами,
Что от этой похожести нам?
В небо тянешься, даже корнями.
Я ветвями хлещу по глазам.

Мне отрубят лохматые плети
И швырнут во ржаные огни.
А к тебе прижимаются дети,
Засыпая в широкой тени.

Да и ты обречён изначально:
Не решаясь пустить на дрова,
Спустят на воду лодкой печальной,
И направят к чужим островам.

Вместо гнёзд на ветвях моих – птицы
Предпочтут золочёную клеть.
Но и деревом стоит родиться,
Чтобы рядом с тобой умереть.

Питаясь пищей словоблудия,
Жуя убогость и разврат,
Доколь любить Россию буду я
Всегда с оглядкой, невпопад?

Доколь, когда мы называемся
Не голь тупая, а народ,
Колени словно подгибаются,
И так под ложечкой сосет?

За самоедствами крысиными,
Где развлекает черта бес,
Доколь ловить я буду синее
И нежно-белое с небес?

Ползу расхлябанной дорогою,
А сердце все не устает...
Доколь такая патология
За словом громким – патриот?

21.11.03

Arifis - электронный арт-журнал