И где же мы? Попробуй, угадай-ка!
А ну-ка напряги свои мозги...
Гагарин, космос, водка, балалайка.
Калашников, дороги, дураки.
Найдутся тут и пальмы, и торосы.
То мерзнем мы, то шибко горячо!
Вернадский, Менделеев, Ломоносов.
Скуратов, Аракчеев, Горбачев.
Вот классик на граните бронзовеет,
Прижав кепчонку бережно к груди.
И в бой зовёт великая идея,
И шило вечно в заднице зудит.
Ему бы взять в Швейцарию билетик
И жить спокойно, коротая дни.
Но щурится картавый диалектик
На мир, стоящий раком перед ним!
Блоха с подковой. Колокол. Царь-пушка,
Готовая стрелять по воробьям...
Ты разом и царевна, и лягушка,
Россия обалденная моя!
От мерзкой пищи очень трудно
Нам отворачивать носы...
Ласкает ноздри запах трупный
Полукопченой колбасы.
Чревоугодие чревато
Приблизить жизненный конец?
Из мертвечины сладковатой
На кухне варится супец.
Сроднились мы с землей сырою,
Когда пропитан смертью быт.
Не ешьте падаль на второе!
Но если хочется, как быть?
Толстой недаром кинул кони
И сразу стал «всегда живой»,
Услышав, на каком бульоне
Варили кашу для него!
Дело прошлое. Лёгкая шалость.
Капнув в кофе невинный бальзам,
Космология целкой ломалась:
Не сегодня. Не надо. Нельзя.
А теперь гладь ее против ворса,
Матери, разводи на минет...
В параллельных мирах Мультивёрса
Ничего невозможного нет!
* * *
Ещё недавно было хорошо,
Зашкаливал тестостерон порою,
Но юности угар, увы, прошёл,
Пресытив чувства старою игрою.
Заезженное крутится кино,
Исхожены вдоль-поперёк все тропы,
Другого в этой жизни не дано,
И, сын ошибок трудных, правит опыт,
Подходит срок сниматься с якорей,
Иных миров осваивать просторы,
Учить уму поддатых дикарей,
С шаманами вести о Боге споры.
Уйти за край, где интернета нет,
Начать, отринув прошлое, по новой
И с чистого листа писать завет,
Выдумывать уставы и законы.
А здесь скучаю я, в конце концов,
Нет повода для грусти и для смеха.
Не мне судить восторженных глупцов,
Пускай резвятся – я им не помеха.
Париж промок, в Париже сыро,
Париж стекает с карты мира,
такси, метро, велосипеды,
я так устала, где ты?
Тут с неба дождь как душ в квартире,
я коротаю время в мире,
двенадцать дня, журнал, газеты,
вода из Сены, воды Леты.
Двенадцать дня, еще так рано,
погода хлещет в барабаны,
озон, неон, зонты, береты,
я забываю где ты.
Перетекает вторник в среду,
я не звоню, я не приеду,
хотя сижу на чемодане.
А ты, наверно, в Амстердаме,
там тоже дождь и та же сырость,
и ожидание – на вырост,
как дождевик с плеча чужого,
да только мне уже лилово.
Подайте счет! Чужая поза,
усилий требовала проза,
Петрарка в дождь писал сонеты,
потом сошел с планеты.
Стекает время по каналу,
букет намокший, я устала,
привычный сюр, без дна, без цели...
да что ж я плачу в самом деле?
Пока, Париж, мой милый друг,
а я, пожалуй, в Петербург,
потом в Москву, а после в Пензу,
где в огороде Марсельезу
играет пьяный баянист.
Передо мной тетрадный лист,
из Пензы видно карту мира
и я пишу: в Париже сыро...
Аллес капут. Финита ля комедия.
Пушной зверек прибежал с Севера и трется о ноги. Шопен растолкал других композиторов локтями и встал у пюпитра.
Поднял палочку и застыл в ожидании.
И на то есть причина. Вчера мне был подписан смертный приговор. Опасаюсь, что окончательный. Обжалованию не подлежащий.
Я влез в маршрутку. Места были заняты. Но какая мне разница? Ехать минут десять. Да и на здоровье не жалуюсь пока.
И вдруг девушка лет семнадцати встает и предлагает мне сесть... Сверхновая взорвалась в салоне и выжгла мое хорошее настроение. Напрочь!
Я вежливо отказался, конечно. Но так на нее посмотрел, что она, уверен, никогда и никому места уже не уступит. Даже слепому инвалиду без ног, рук и всего остального...
А когда я вылез из чертовой маршрутки и шел к дому, то понял, что солнечное лето превратилось в дождливую осень.
И полярная лисица, чувствуя близкие холода, весело скалит хищную мордочку и лукаво заглядывает в глаза, всем видом показывая свое неотвратимое присутствие!
* * *
Резиновая женщина лежит
Себе в чехле, без ревности и лжи,
Спокойно ждёт, когда её достанут,
И лишь пото́м, расправившись вполне
По всей своей длине и ширине,
Она достойной станет пьедестала.
Нет разницы – хоромы, иль чулан,
За шмотками не тащится в Милан,
Цветы ей не нужны́, тем паче розы,
По барабану – Шуберт или джаз,
Обходится всегда без глупых фраз,
К тому ж принять любую может позу.
До лампочки напитки и еда,
А, если прохудится, не беда –
В один момент латается «Моментом»,
А ты – с умом и сердцем, все дела -
Меня до паранойи довела
И сделала почти что импотентом.
* * *
Опять наставили рога?
Увяз в болоте отношений?
Претензий вздорных до фига? -
Гони супружницу в три шеи.
Поскольку истая жена,
Та, что завещана от Бога,
В беде и радости верна
Тебе до гроба, недотрога.
Снесёт с улыбкою простой
Поэта мизерный достаток
И потускневший облик твой,
И то, что ты на водку падок.
Добра и ласкова, она
Тебя не пилит каждый вечер,
Интеллигентна и умна,
Напрасно мужу не перечит.
Простит твой вечный простатит,
Запой, к друзьям ночные рейды,
И одного лишь не простит –
Стихов, что посвятил не ей ты…
Наглухо Любовь и Доброту
Забивают Злоба, Тупость, Зависть…
Я неправ был. Подвожу черту:
Человек –
законченный
мерзавец.
Юрий Юрченко
..........................................
Читатель мой просить не станет справку
И согласится, если не дурак:
Блок – негодяй, Ахматова – мерзавка,
Подлец – Есенин, сволочь – Пастернак.
Как дальше жить, на гадость эту глядя?
Дрянь – Мандельштам, Цветаева – змея...
Поэты – мразь, а поэтессы – *ляди!
Пойду убьюсь апстенку нафик я.
