.
* * *
.
Первый плач и смех твой первый –
появление на свет –
это Премьера...
Первое цветенье вербы,
первый дождь и первый снег –
это Премьера...
Первый класс, и карадаш дрожит в руке...
Замечание впервые в дневнике...
Если грустишь ты, и в небе осеннем
пусто и серо –
Верь, что пройдет полоса невезенья, –
будет Премьера!
Что б ни случилось, нам остается
надежда и вера, -
Громом оваций зал отзовется:
скоро Премьера!..
Первое твоё свиданье –
ах, счастливая пора! –
это Премьера...
Первое в любви признанье,
поцелуи до утра –
это Премьера...
И написан уже первый в жизни стих...
Ссора первая, и – первое «прости»...
Если грустишь ты, и в небе осеннем
пусто и серо –
Верь, что пройдет полоса невезенья, –
будет Премьера!
Что б ни случилось, нам остается
надежда и вера, -
Громом оваций зал отзовется:
скоро Премьера!..
...Ах, в этот день
Король-Олень
Обходит парки и скверы,
И заросший пруд...
Мудрец и плут
Вас в гости ждут –
Сегодня Премьера – приоткройте дверь!.. –
Там в сети Жар-Птица бьется –
плач и крик...
Там выходит из колодца
фиолетовый старик...
Там – отважные мужчины,
Там живут в кувшинах джины,
Там – Дракон, хитёр и вечен,
И не стоит удивляться,
Если лучшая из женщин
там встретит вас...
Жизнь, в которой был ты мужем,
и отцом, и сыном был –
это Премьера!..
Жизнь, которой был ты нужен,
и которую любил –
это Премьера!..
И последний уже слышится звонок:
Монолог...
Прощанье...
Занавес...
Венок....
Если грустишь ты, и в небе осеннем
пусто и серо –
Верь, что пройдет полоса невезенья, –
будет Премьера!
Что б ни случилось, нам остается
надежда и вера, -
Громом оваций зал вдруг взорвется –
скоро Премьера!..
...Ах, в этот день
Король-Олень...
. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
* * *
То нудный дождь, то снова снег.
И муторная слякоть.
Ушёл родной мой человек.
Нет силы даже плакать.
И рвёт мне душу пустота,
И невесомость в теле…
Любимый, что же всё не так,
Как мы с тобой хотели?
Уже стемнело на дворе,
Похрустывают льдинки…
Пришёл!
Снимает у дверей
Промокшие ботинки.
1990 г.
* * *
Что толку о воде кричать в пустыне,
Под солнцем, раскалённым, как песок.
Кричи, проси,
но с неба дождь не хлынет,
И солнца диск безжалостно высок.
Просила я о помощи глухого,
Но что он глух, не знала я тогда.
И падали, как дождь, за словом слово,
И пропадали, как в песке вода.
Теперь на мир смотрю я по-другому,
Но как мне жить на свете, не любя!
И песни я теперь пою глухому –
Не для него,
а больше
для себя.
Тополь, на ветру распятый,
Облетает поутру…
Так устроен мир, ребята.
Вы умрёте.
Я умру.
Май обманчив…
И к тому же
Люди смотрят –
Знаю сам…
Разбежаться – и по лужам!
И по синим
Небесам!..
Слыша глупых детских таин
Незатейливый мотив,
Мудрость в жизни обретаем,
Чистотою заплатив…
На горе за валунами
Стынут травы на юру.
Так придумано не нами…
Вы умрёте.
Я умру.
Ткут узоры непрестанно
Нити майского дождя.
Где я буду?
Чем я стану?
Что оставлю, уходя?
Я останусь
Ноткой тонкой,
Буду всюду
И нигде…
Чистой песней
Жаворонка.
Лёгкой
Дымкой
На воде.
Поседел одуванчик,
не дождавшийся лета.
Закрывай чемоданчик
и – попутного ветра,
чтоб летучее семя
снова где-то упало:
в благодатную землю,
на колючие скалы.
Люди старятся тоже
незаметно, украдкой,
словно строчкой ничтожной
дописалась тетрадка,
словно камень, застывший
на пути перекрёстном,
словно флюгер на крыше,
что-то шепчущий звёздам.
Главный искуситель, -
Кто его поймет, -
В райскую обитель
Сунул некий плод,
Сладкий и приметный,
Чтобы не пройти,
С тайною запретной,
Чтобы не простить!
Что за интересы -
Дать и наказать! -
Как такое место
Раем называть!
Рано или поздно,
Вечность не пройдет,
Будет, будет познан
Этот дикий плод!
Выход наказаньем
Сразу предрешен,
Будет нам познанье
Так, как хочет ОН -
В тряске беспросветной
Суетных проблем!
Но зачем все это,
Господи, зачем!?..
янв., 2007
В пастушьей сумке зреет иван-чай,
И дикий лук в лугах не ищет тени.
Задумчивым сычом молчит печаль,
В лесном овраге вымочив колени.
На небе – смена кобальта на сон.
Пылит просёлком заплутавший велик,
Твердит Таривердиева Кобзон,
Мгновения отсчитывает телик.
Из окон хат над крышами летит
Исаевская грусть о пьяных грозах,
А мой народ, не помнящий обид,
Творит любовь, от страсти нетверёзый.
Над полночью дрожит полынь-звезда,
И горький запах носится в округе.
В конюшне спит на гвоздике узда,
Да сивка-бурка дремлет без подпруги.
Ночным костром за тридевять земель
Ложится блик на масляные пашни.
За дальним полем – всенощная трель,
Там силу копят силосные башни.
В стогу, у тайной вечери в плену,
Два шёпота сминают чьё-то сено.
Ну как не полюбить мою страну,
Где так белы в ночи твои колена?
Моя любовь к отеческим стогам
Нанизана на стонущие ночи.
Коровий приминая чуингам,
Шепни на ушко, что меня ты хочешь...
Нет, это не дело:
Стоять у большой воды,
Щуриться оробело,
Трогать рукой кусты.
Ну и что, что иначе?
Ты это не представлял.
Ты и попроще задачи
В уме почти не решал.
Не думал же, в самом деле,
Оркестр, туда-сюда…
Ангелы улетели.
Страшно? Ну да, ну да…
Я жил до тридцати и верил, что любовь
Есть физика, а не литература.
Что у любви есть мускулы и кровь,
И вес, и плотность, и температура.
Я жил до тридцати и знал, что смерти нет,
И то, чего мне принято бояться
Есть павший лист, багровый на просвет.
И только раз успел я испугаться.
Я жил и дальше, зная и дыша
И обживая ветхую природу,
Во всех углах уже жила душа,
И жить с душой уже входило в моду.
Вооружившись знанием таким, я б жил до ста,
Но жизнь была хитрее:
Взяла начало с чистого листа
И всё, что было, стёрла поскорее.
Это облако сонное, белое,
Кучевое смутило меня,
Это лето гудит переспелое,
Это платье надела ты белое
И смеёшься, рукою маня.
Я смущаюсь, я чувствую оторопь,
Я откидываюсь в гамаке,
Ты идёшь в одеянии доктора,
Полотенце бросаешь мне мокрое,
У тебя папироса в руке.
Сколько раз это было и не было:
Я прикладывал холод ко лбу,
Поцелуй на прощание требовал,
И срывалось и падало белое,
Кучевое под ноги, в траву.
И в какой-то войне неоконченной
Я качаю, трясу головой,
Глядя в купол прозрачный, безоблачный,
И склоняется врач озабоченный
Над случайной, живой, пулевой.