Великие тени меня проводили – и рядом легли.
Они были царственны, но и смертельно усталы.
Они от усталости слова сказать не могли,
А мне всё казалось, казалось…
Суставы ломило, и ясно хотелось сказать:
Я помню живую траву и прозрачное небо,
Я вижу идущую бережно старую мать,
Несущую хрупкость свою.
И склепа молчание (кто его строил? когда?),
И рядом лежащие тени молчальников этих...
Мне снова почудилось, будто бы время – вода,
И всё размывает, и трогает с места.
На солнечном свете ни памяти, ни синевы -
Она расцветает в склонённых ветвях, в полутени,
В склонённых ветвях, в увядании первых растений.
О, нежность. О, тихая синь.
Прохладные сны. И всё то же, всё то же – печаль
В склонённом лице, цветы полевые, их золотые соцветья,
И не было большей любви и печали на свете.
И своды твои, и высота, как хрусталь.
Заявила мне собака:
Мне б лиловых облаков.
Я устала, я – собака,
Мне б немного облаков.
Я сказал собаке нежно:
Мне бы тоже, мне бы тож’.
Небо сине и безбрежно,
Каждый на небе хорош.
А жена моя сказала:
Блох бы вывести тебе.
А жена моя сказала:
Ой, неймется ли тебе?
А потом поцеловала,
Нежно, как в забытом сне.
И собака замолчала,
Грустно было, сладко мне.
* * *
S.C.
Достучаться до Бога,
Чтоб спасти человека –
Отмолить,
Как ребенка
Отмолила бы мать.
И потом быть счастливой
До скончания века,
Все каменья судьбы –
Не ропща – принимать.
Улыбаясь в ответ
На усмешки кривые,
Знать – что где-то живет,
Знать – что счастлив, здоров.
Светлой мыслью встречать
Каждый день, как впервые,
Не заботясь о том,
Есть ли хлеб, есть ли кров.
* * *
Там, на Олимпе, жизнь без перемен,
Тоска и скука, под запретом ересь,
И прелести богинь богам приелись,
Влечёт их свежесть женщин Ойкумен.
Запретный плод желанней во сто раз,
И как бы Зевс не злился – всё без толку,
На землю боги ходят в самоволку,
И силачи рождаются у нас.
* * *
Дурак не прошибаем, будто танк,
И, если вы поспорили некстати
С ним, объявив ему, что он дурак,
То, очевидно, вы – дурак в квадрате.
Меня очаровали
Стеклянные холсты!
На них нарисовали
Узоры и цветы!
Крепко я стоять могу
На асфальте, на снегу,
Но еще и на воде! -
Угадай, когда и где?
Все они поодиночке
Как принцессы – милы очень!
Но когда объединить,
То и бабой могут быть!
Праздник этот светлый, яркий
При любой погоде!
Мы под елкою подарки
Ищем и находим!
По полям и по лесам
Заяц может бегать смело!
Не заметит и лиса,
Ведь зимой он в шубке ...
Ходит кто-то по ночам
Бородатый и с мешком,
Он несет подарки нам,
И Снегурочка при нем.
Черною ночью на небе мерцают
Звезды, а солнечным днем
Белое поле как чудо бывает -
Звездочки тоже на нем!
Я по тропочке шагал
Никого не обижал, -
Вдруг холодной пылью белой
Закружило, завертело, -
Я к такому не привык -
Поднимаю воротник!
Этим можно подивиться -
У неё есть лапки,
А на них не рукавицы,
А, представьте – шапки!
До костей нас пробирает!
И беззубый, а кусает!
Чтоб его нам не бояться,
Надо лучше одеваться!
Ответы вразбивку: Новый год, метель, мороз, узоры на окне, снежинки, ёлка, снежное поле, Дед Мороз, зимой на реке, белой.
***
Не знаю, смогу ли слова
тебе говорить напоследок.
Ласкает нас нежно, как лето,
последняя эта глава.
Не знаю, которая нить
по-прежнему крепко нас держит.
Рождением новой надежды
попробуй-ка разъединить!
Не знаю, какая тюрьма
бывает мила человеку.
В любовь добровольно от веку
стремятся все, как в закрома.
Не знаю, зачем, почему,
когда, для чего и когда же.
С тобой не останусь, пусть даже
сие неподвластно уму.
«Сколько рук ты помнишь, сколько губ?»
С.Есенин
- Я не стою твоей любви!
- Разве с этим я спорю, милый?
Ты не стоишь моей любви,
Но сегодня рассудок мимо.
Мимо губ твоих, мимо глаз,
Сердце к сердцу -
Причем тут рассудок?
И кто шепчет сейчас из нас:
– Не забуду тебя, не забуду?
Но ни сердце, ни нежность губ,
Ни тоска рук твоих и объятий
Не изменят привычный круг,
Где ничто ничего не значит.
........................
Ты не стоишь моей любви,
Да и я – всего лишь в угаре.
Под есенинские стихи
Мы судьбу свою нагадали.
***
Всему свой срок. Докапает и этот
несчастный век тяжёлою водой.
Гори огнём, средневековый метод,
прижги обиду новою бедой.
Пусть воплотятся прежние герои,
не поглотит их будняя труха:
вот платье чуть беременного кроя
и белые песцовые меха,
улыбки манекенные на лицах
и лилии, подобные клейму,
и ты, мой преднамеренный убийца
(и ты не сторож брату своему).
Cчитываю нежные буквы чувств,
притрагиваясь к твоей ладони,
и пусть кому-то кино – важнейшее из искусств,
а у нас с тобой – кино иное.
Погружаясь в разноцветное море сна,
на дно ложиться подводной лодкой,
и перископ над волной чужой скользя
разрешает не быть мне сегодня робкой!
Разрешает целовать тебя взахлеб,
горькую глотая влагу,
и кто сказал – что не надо слёз?
Надо! Надо! И гордо флагом
махать при всплытии из глубин
то ли чувств моих, то ли твоих объятий.
И мир не расколот, мир – един,
и эта ночь – ночь сестёр и братьев!