Отоспался по-человечески – и жизнь ясна.
И кошка смотрит доверчиво на меня.
И снега ослепительная белизна,
И синий троллейбус, покачиваясь, звеня.
Сходить в магазин, купить яблок, еды,
Набить холодильник – человеку нужна еда.
А яблоки, яблоки – это просто плоды.
Плоды растительной жизни, а не труда.
Выйдешь во двор: тающий снег в руке
Приобретает холодок счастья, а не беды.
Две массивных собаки играют невдалеке,
И смешиваются, смешиваются их следы.
Улыбка – свет и очи – светлого светлей,
Но я-то знаю:
Ты тренируешься в полетах на метле
Одна и в стае.
Под облака вираж, другой, за горизонт.
Расчет ли, риск ли?
…Хотя по физике полета даже взлет,
И тот немыслим!
Но что трудягам и талантам тот закон?
Закон – как дышло.
Стартуя вслед за тот же самый горизонт
Летят неслышно
Тебе подобны: так же ликами светлы,
Чисты, невинны,
Но сутью в душах – тоже ведьмы, как и ты,
На метлах, клином.
Нет, я не буду, не хочу судьбу менять,
Ведь после ночи
На кухне ангел ясноликий для меня
Вовсю хлопочет.
И небо ясно, и обходит дом беда,
Хандра любая.
…Вот только крестиком мой ангел никогда
Не вышивает.
А тень от безголового пальто
Ещё висела, и луна дышала...
И ты мне продышала: «всё не то»
И руку мне рукою удержала.
Но если всё не то – тогда чего ж
В меня ты дышишь скучными словами,
И мочку уха ртом своим берёшь,
И что-то с ней ты делаешь губами?
Прощай, красавица. Черешня и луна
В салатнице сверкают безучастно.
Ты дуешься и, крупных слёз полна,
Смолкаешь, восхитительно-несчастна.
Болезнь такая в каждом есть.
Ну, так позвольте преподнесть
Ляпца для красного словца
(как девкам – гриму для лица).
По острию ножа
Отринув ночи покрывало дня
И бледность рук спешащей незнакомки,
Я вскрикну: "Господи, спаси меня,
Остановив движение по кромке,
По бритвы лезвию, по острию ножа.
Залей слюной святой души пожар!"
За границей сомнения
За решеткой условности,
За границей сомнения
Отрекаюсь от робости,
Принимая решение
В сингулярности случая,
В экзестерериальности
Антиблагополучия
И своей аморальности.
День сиреневый истаял
День сиреневый истаял,
И лежали Вы уже,
Импозантностью блистая,
В эксклюзивном неглиже.
Я, присев в стесненьи рядом,
Захотелось так решить,
Чтобы сделать все, что надо,
Но и Вас не утомить.
Славна Русь была богатырями,
Я же – боязлив и одинок.
Чу!- раздался шлёпот голых ног.
Кто-то затаился за дверями.
Кто-то ручку трогает легко
И, переступая осторожно,
Ищет хоть какую-то возможность
И перелезает на балкон.
Я со шваброй (пистолета нет!),
Возле телефона (вспомнить номер!)
Из бронеодежды майки кроме
Лишь трусы (купить бронежилет!).
(Завтра же крещусь, помилуй, Боже!
Вот с утра – и в кирху, и в мечеть!)
Вам смешно? А я не буду больше
На ночь фильмы ужасов смотреть!
Что ты пишешь, ну что ты пишешь.
Ты себя самого не слышишь.
Ты не видишь себя самого.
Это дерево. Это олово.
Это лес. Так иди и гуляй.
В зайца рассеянно постреляй
И вдруг вспомни о том, что ты
Кажешься маленьким с высоты.
Как солдатик тот оловянный
Прячет свой костыль деревянный
От внимательных детских глаз,
Разворачивается на «раз».
Вот так снегу навалило!
Без лопаты не пройдёшь:
Мы его налево с силой,
Мы его направо тож.
Смотрит лункою собачьей,
Беспринципный и кусачий,
Никаких пардон-мерси,
Мы в такси – и он в такси.
В общем, всё не так уж скоро,
Без лопаты ли, с лопатой,
Тут нужны снегоуборо-
Чные злые агрегаты.
А пока – мы вылезаем
Из такси, вперёд шагаем,
На последний на этаж.
Чёрный точим карандаш.
Вентилятор воздух разгоняет,
Поворачиваясь круглой головой.
Будто ищет: чем же здесь воняет?
Или: есть здесь кто-нибудь живой?
Запашок действительно тяжёлый,
Запах одиночества, стыда,
Злой кураж, одеколон дешёвый…
Скучно эдак пахнуть, господа!
А скучнее этого, пожалуй,
Человеком синего стекла,
Тонкою пылинкой, скрепкой ржавой -
В воздухе, отмытом добела.
