Arifis - электронный арт-журнал

Венецианское стекло 

Венецианское стекло.  

Тяжелым воспоминанием оно давило на плечи, ворочалось в мозговых клетках и не давало спокойно жить....  

Казалось, еще одно усилие, и память услужливо всколыхнет давнее – шуршащий шелк темно – зеленого платья, легкое дуновение ветерка от открытого окна на обнаженных плечах, едва уловимый аромат вечерних духов, разбавленный дремотным влажным воздухом.  

Стекло, стекло...утекло.  

Что, какой пласт жизни остался там, за этим словом? Почему оно не поддается препарированию, какие тайны замуровало в подсознании?  

Дикая головная боль стягивала лицо, стучала по вискам маленькими острыми молоточками: любое умственное напряжение усиливало толчки боли, но еще больше грызла невозможность вспомнить что-то очень знакомое с этим сочетанием слов – венецианское стекло...  

Прочь! Прочь все воспоминания, прочь из душной квартиры – на природу, к свету, к солнцу, от безумия!  

Вот уже и снег тает на пригорках, переливаясь тысячью граней блестящих снежинок, небо голубеет в разрывах серых облаков, лед на речке потемнел и появилась первая полынья, а в ней что-то мелькнуло...  

Надо наклониться поближе и рассмотреть...да это мое отражение!  

Вот оно – Зеркало!  

Пора пить таблетки от потери памяти.  

Стихи мне читал. Скрипучим голосом таким, Он стариковский у него был, голос-то. Откуда звону юношескому взяться у старожила над наличником? Я случайно зацепилась за краешек его жилья, паутиной называется. Думала, блестит что-то, зацепилась и осталась.  

Нет, нет ничего такого, ни мыслей скабрезных, ни касаний нецеломудренных, ни поцелуев под небесами. А небеса синели синевой загадочной, солнцем жарким грели, и я млела, таяла от слов его. 

Милая, ты услышь меня! 

Над окном живу. Льщу себя парою… 

Какое одинокое и мечттельное сердце не дрогнет от пылких признаний, и я подалась ближе к поэту. Я слушала всем телом, я впитывала все звуки, я вибрировала от новых строчек, я улетала в поднебесье бабочкой – я Влюбилась. 

И он, покрасневший от стеснённого дыхания, видя мое медленное, но неуклонное приближение к нему, не отрывал блестящих от волнения глаз и читал новые строчки: 

Ты для меня одна, 

Как сети пелена,  

Ты мой узор родной,  

будь же всегда со мной 

Буду! Я рванулась, влекомая настойчивым, но нежным призывом и, не рассчитав сил, натянула серебряную невесомую нить слишком резко для слабого сердца поэта 

Ах! Очаровательные в своем щетинистом облачении мохнатые лапки дрогнули и замерли: 

Если твои руки  

Вкруг меня сомкнулись, 

если твои губы 

губ моих коснулись, 

если вдруг в глазах твоих 

облака тумана 

это, значит, ты со мной 

о, моя желанная… 

*** 

Мам, мама! Смотри, паук мертвый, а муха в паутине рвется 

Вся беда в том, что не достроили люди когда-то вавилонскую башню.  

- Знаем. Знаем, – скажете вы, – после этого начались раздоры и смута. 

- Ну, раз знаете, я замолкаю? 

Вольнослушатели пристыженно затихли. Дело было на лекции по юридическому праву. Раз в неделю в здании Жилищного управления собирались алчущие новых знаний пенсионеры. Их собственная допенсионная жизнь казалась уже таким отдаленным прошлым, что они с неуемной суетой окунались в любое мероприятие, считая своим священным долгом аккумулировать все непреложные истины, изрекаемые с трибуны лекционного зала ЖКУ самотитулованными проходимцами всякого рода.  

И не беда, что несли они всякую дребедень и … , и я опасаюсь произнести тут неожиданно матерное слово, невольно соскальзывающее с языка. Поэтому сразу перейду к сути. 

Речь в этот день шла о кругосветной экспедици капитана Кука. 

-Знаем, знаем…, теперь вскричите вы. 

- Ну, вот и вы все занете, дайте хоть договорить! 

Итак, все дело в Вавилонской башне. Не достроили ее строители, слишком часто сиесты устраивали, начали – то в жару. Строили бы зимой, мёрзли, шевелились быстро, башня и выросла б, как в сказке. И на радостях запели все, затанцевали под один мотив, одну речь. Что уж там говорить, намучайся так, все одинаково мычать будут. 

Так вот, о Куке. 

Приехла он на край земли, поистине райское место – пальмы там, туземцы с луками, туземочки без ничего, и поплыла голова капитанская от многообразия форм (история умалчивтает, но скорее всего, девических). И гаркнул капитан во всю капитанскую, просмоленную всеми ветрами, глотку, 

- ЗдРавствуйте, АбоРигены и АбоРигенки!!! 

Надо сказать, что буквы Р в этом племени не было вовсе. Разве что в обиходе диких зверей, в рычании ихнем. Аборигены тут же засуетились, хворост стали собирать, огонь разводить, а кпитан и дальше не растерялся, идет сквозь строй пляшущих аборигенов, руку каждому жмет и «зРавствуйте» говорит… 

Так и взошел по доброй воле на костер. А, когда пятки жариться стали, понял, что оплошность какую-то совершил, стал кричать что есть мочи, 

- Да здРавствует аборРигенский суд, самый гуманный абоРигенский суд… 

Тут его и зажарили, ведь, если добыча рычит, то ее нужно поймать и зажарить.  

Эххх, не достроили Вавилонскую башню, не выработали единого языка.