Никакого намёка
мне никто не давал
На простое сравненье:
время – это подвал.
Не скользящая лента
неудач и потерь,
На которой – и «завтра»,
и «вчера», и «теперь» –
Словно кадры на плёнке
чередой пронеслись
Через кинопроектор
под названием жизнь,
Не предмета над тенью
превосходство,
и не
Вертикали над плоским
превосходство вдвойне,
Не блестящие грани
многомерных пространств,
Не побед над случайным
неизменная страсть…

Время – это лишь погреб,
на полу в нём лежат:
Кукла детская,
компас…
и какой-то ушат,
Два набора для шахмат,
и один – домино,
Мячик,
детский конструктор,
и билетик в кино…
И ещё – в виде пыли –
мысли, мысли одни…

Мне их жалко, поскольку
позабыты они,

Или вовсе их нет там?
да и быть не должно?

Ведь в подвале хранится,
что хотелось мне,
но
Не сбылось, не случилось…
Даже в памяти нет!

Время это ещё и –
в неизбежность билет…

Но, минуя сознанье,
пролетают года,
Оседают в подвале,
не оставив следа
На поверхности тихой,
где стоит некий дом,
На стенах и на крыше,
да и в доме самом.

…Над подвалом, конечно, –
только то, что сбылось
Или сбудется после…
и обиды, и злость…

Стройный домик рассудка!
Вот такие жильцы
Населяют тебя, и –
тоже в виде пыльцы
Быстро падают наʹ пол,
как Былое,
но всё ж…

Домик!
сколь на подвал ты –
непохож, непохож!

(с) Борычев Алексей

Зал аэропорта. Звучит голос дежурной:

- Объявляется посадка на рейс 215 Moskow – Сам-Петербург. Пассажиры приглашаются на досмотр.

Всего у стойки набирается двенадцать пассажиров. Ровно столько же, сколько особой транспортной милиции. Пассажиры раздеваются до трусов – лифчиков (в том числе и три дамы) и встают в классическую позу из голливудских боевиков: руки на стены, ноги шире плеч. Пока шестерка милиционеров ощупывает и выворачивает скинутую пассажирами одежду, вторая шестерка перетряхивает (для верности!) уже прошедшие сканер чемоданы и сумки в поисках спрятанного оружия и взрывчатки. Служительница аэропорта монотонно объясняет, что в целях безопасности полетов проводятся превентивные действия против терроризма, все эти действия направлены в защиту жизни и достоинства пассажиров и их просят простить за временные неудобства. В процессе досмотра изымается перочинный нож, два косметических набора и бутылка с этикеткой «бальзам для зубов «Лесной»» и с содержимым ядовито зеленого цвета.

Через неплотно закрытые двери слышатся последние бабушкины наставления одному из пассажиров, видимо, молодому человеку с роскошной рыжей шевелюрой:

- У окна не садись, форточек не открывай, а то уши продует…. К аварийным выходам не прислоняйся – вдруг шпингалеты не закрыты…. И пристегивайся, а то мало ли что…

Рыжий парень крутит головой, в глазах у него тревога, словом видно, что он летит впервые.

Наконец досмотр закончен и готовых к отлету пассажиров выводят колонной по одному через еще один магнитный сканер на летное поле. Впереди и сзади колонны – по паре милиционеров.

Самолет старенький, двухмоторный, непонятной марки. Краска на фюзеляже местами облупилась и проступает предыдущий слой с надписью «Lufthansa 19…2».

Пока пассажиры занимают места, техники заканчивают подготовку: от самолета отъезжает заправщик, по паре человек в синих комбинезонах повисают на крыльях и принимаются их раскачивать. Крылья скрипят, но остаются на месте. Старший из четверки удовлетворенно кивает головой и показывает кому-то из экипажа «О-кей!», но на всякий случай промазывает пару швов пластилином.

Пассажиры тем временем уже разместились. Рыжий парень оказывается соседом одной из дам, при ближайшем рассмотрении – весьма юной девицы. Соседка выставляет в проход огромный чемодан на колесиках и успокаивает рыжего:

- Кормить не будут. Коммерческий рейс. Тут даже туалет платный, по сотне. А им что – конкурентов нет!

Девица устраивается, раскладывая верхнюю одежду и пакеты по полкам, так, что видно – либо летит не впервые, либо в подробностях знает от кого-то, что их ожидает.

Взлет задерживается. Какой-то пенсионер трясет корочками у трапа и скандалит на полцены. Стюардесса убеждает его, что льготы – только на следующем рейсе, но пенсионер бьется в истерике, что не может ждать еще неделю. Видимо, скандал зафиксировали камеры, и от маленькой будочки в сторону самолета мчится охрана с собаками. Охрана гонит пенсионера по полю. Девица сообщает рыжему:

- Как раз в сторону кладбища погнали. У них кладбище в конце взлетной полосы.

Наконец задраивается входной люк и стюардесса проносит по салону леденцы по девять пятьдесят за штуку и минералку по тридцать девять девяносто полстаканчика. Берут неохотно, и стюардесса шипит, что некоторые сами будут виноваты, если захотят, но ни по каким вызовам она бегать не собирается. К самолету подходит еще одна группа работников аэропорта и начинает раскручивать винты. Через пару минут раздается первый чих, самолет начинает колотиться шибче и шибче, тряска переходит в крупную дрожь, а грохот – в утробный вой, и самолет начинает движение. Предстоящие скорость и высоту полета не объявляют. Видимо, уж как получится. Зато по не отключенной громкоговорящей связи слышны сетования второго пилота на недолив горючки и прогнозы на крепость крыльев. Командир успокаивает, что прихватил пару канистр и Бог поможет.

Самолет разбегается несколько раз, но взлететь не может. В салон выходит командир и лично выкидывает из самолета на поле пару самых больших и тяжелых чемоданов. На этот раз взлет удается, хотя убирающееся шасси едва не задевает за кресты и надгробия.

Сам полет показывается накатом камеры на вибрирующие крылья, брызжущее из левого двигателя масло, не до конца убранное шасси, а через несколько секунд экран темнеет. Ну и правильно. Ничего там интересного нет. Затем камера скользит по напряженным лицам пассажиров, героическим глазам командира. Террористов пока нет, но командир на всякий случай проходит пару раз по салону со старым, еще времен гражданской войны наганом в руке. При повороте в обратную сторону он резко в приседе двумя руками, как герои американских боевиков, направляет пистолет вдоль прохода, заставляя пассажиров глубже вжиматься в старенькие продавленные кресла.

… Керосина все-таки не хватает километров на пятьдесят. Самолет садится на полуразбитое шоссе и, видимо, привыкший к этому командир экипажа «голосует», останавливая грузовик, и за пару прихваченных канистр горючки договаривается о буксировке. Грузовик доставляет самолет прямо в аэропорт на летное поле к уже поджидающему трапу. Сходящих с трапа встречает Президент Сам – Петербурга и вручает пассажирам – Грамоты и Благодарности со своей факсимильной подписью, членам экипажа – Государственные Награды разного достоинства. Командир экипажа получает «Героя России» за перелет из конца в конец нашей необъятной Родины.

На экран наплывает надпись «Конец фильма. Нет воздушному терроризму!». На фоне постепенно бледнеющих букв уходят, взявшись за руки, двое: рыжий парень и его соседка.

Мне не больно, мне не больно
говорить тебе слова, -
полюбила и довольно,
разлюбила …и права.

Ведь не первый, не последний,
сквозь сомнения твои
я иду, как пёс, по следу
недолюбленной любви.

И тебя целую, словно,
всю когда-то целовал,
и, не больно мне, не больно,
говорить тебе слова –

разлюбила – не печалься,
отвалю, как отрублю.
Я – короткое несчастье.
Я ведь тоже разлюблю.

Не тебя уж, так другую.
Оставайся. Не грусти.
Поцелуй на отходную.
И прости меня. Прости.

На судьбу свою посетуй,
да обратно не зови.
Я опять пойду по следу,
я ещё хочу любви.

Я видел разные города
И женщин видел – но мне не надо,
Была бы только сковорода,
Сковорода – ты моя отрада.

Пожарить можно на ней лучку
На масле до золотого цвета,
Потом добавить туда шпичку,
И к ним – картошечки… Видишь это,

Царевна из голубого льда?
И вся твоя ледяная свита,
И вся печаль твоя в лёд влита.
А масло в сковороду налито -

И вот летит уже тонкий лук,
И шпик стреляет, ужавшись втрое,
И, круглый свой проглотив испуг,
Картошка высыплется горою.

Ты даже фиги не сложишь мне,
Ты – лёд, и свита твоя ничтожна,
А я живу всё ещё в стране,
Где лук и масло купить возможно.

Где ледяные стоят города,
И кое-где лёд смешали с кровью -
Была бы только сковорода -
- Мы проживём как-нибудь с тобою.

Ворчал червяк, скучая на крючке,
И слов нелестных не жалел о рыбаке:
Он жадный, и судьба его горька,
Коль на крючок сажает червяка.

Ворчала рыба, что глотала червяка,
Когда узнала вкус железного крючка:
Зачем такие попадаются в реке?
Вкусней червяк, когда гуляет налегке!

Ворчал рыбак, почувствовав укол –
Он в горле косточку от рыбы той нашёл:
Ах, чтоб ты, рыбка, подавилась червяком!

Ворчали все – кому сейчас легко!
Давно уж мы попали на крючок –
И рыбка, и рыбак, и червячок!

На конкурсе поэзии высокой
Сошёлся волк с козлёнком одиноким…
Козлёнок серенький, и бабушка стара,
Но пишет с детства, и сразиться им пора.

Матёрый волк уже издал три книжки,
О сексе, детектив, и про картишки,
Но вот однажды он, листая Интернет,
Почувствовал, что сам большой поэт.

Литконкурсы – вообще большое дело,
А если подойти туда умело,
То можно свой поднять авторитет,
Тем более, что волчий есть билет.

А в нём указано, пускай немного грубо,
Что главное у волка – это зубы,
И лишь поэтому, а вовсе не со зла,
Он победит мальчишечку – козла.

Козлёнок опус свой под псевдонимом «рожки»
Издал, но подстелил себе рогожку,
Дав примечание, что нежен и раним,
Чтоб быть жюри внимательнее с ним.

Волчина подписался просто «серый»,
И, чтоб не провалить свою премьеру,
Внизу добавил – когти и клыки
У нового поэта велики.

О чём стихи – читайте в Интернете
(так много интересного на свете),
Кто победит – о том не знаю я,
За волком – стая, но у бабушки друзья…

Кто знает точно, что там было,
За эти сотни темных лет,
С кем он гулял, кого любил он,
Зачем стихи писал поэт.

Кто золотые эти строки
Ему в тиши ночной шептал,
И кто ему преподавал
Стихосложения уроки?

И не узнать теперь нам, право,
Когда к нему подкралась слава,
И в книжных лавках лет далёких
Дрались за томик одинокий.

Писал стихи? Не делал зла?
Так кто ответит за козла?

Дерево выросло и оно
всю осень и зиму
вовсю заглядывает мне в окно
беспечной разиней.

А что ему? Небо его подождет,
земля отпустила...
Дождь? Ну и что, постоит под дождём.
Снег? И не так заносило,

когда было маленьким деревцо,
пониже любой собаки,
целовавшей его в лицо
за свои ссаки.

Теперь не то...Ему до небес
веткой подать зелёной.
Но что для дерева есть прогресс, -
раною мне сквозною.

Оно же вверх, ну а я-то вниз,
растём сквозь осени, зимы…
Оно – в зеленый, я в белый лист
плещем свои гольфстримы.

Время играет для нас в аккурат
разные песни...
Рад я тому или не рад?
НЕТ умножай на двести.

Этой весне хоть плати миллион,
листьями выдаст сдачу
будущей осенью. Моветон,
если у вас иначе...

              * * *

Твои стихи, волшебник слова,
Вошли и в плоть, и в кровь страны,
Став нашей верною основой
И в мирный день,
                         и в час войны.

С пелёнок золото напевов
Твоих нас за душу берёт,
Властитель дум юнцов и зрелых
Мужей,
           законодатель мод.

Крепчает слава год от года,
Апологетов жарче пыл,
И невдомёк совсем народу,
Каким козлом
                   ты в жизни был.

Однажды Дима Рыбаков

Отправился на дичь.

В автобусе, бабулек сбив,

Издал победный клич.

С собою все, что нужно взял,

Как опытный рыбак:

Три «Высоты», цыпленка гриль,

Шарпея и коньяк.

Пришел на пруд – там никого.

Ни уток, ни людей.

Лишь с кислой миной в камыши

Поглядывал шарпей.

Димок, не растерявшись, в миг

Бутылочку открыл,

И, взяв ружье, цыпленка гриль

Повыше запустил.

Тот гордо реял над водой,

Но грянул выстрел вдруг.

Прервался дерзостный полёт.

Упала птица в пруд.

Тут Дима властно длань воздел.

- Апорт! – воскликнул он.

Но сей командою шарпей

Был крайне удивлён.

- Димок, ты чё? Офонарел?!

Меня и в эту грязь?!!

ТЕБЕ же курица нужна,

Ты в воду и залазь!

Я ж стОю целый капитал!

А вдруг я простужусь?!

А вдруг от курицы больной

Я гриппом заражусь?!!

Ты грех на душу не бери!

Случится, коль, беда,

Не скажет добрых слов тебе

Оксаночка тогда!

Димок затылок почесал,

И тяжело вздохнул.

Пришлось за курицею вплавь

Пускаться самому.

Потом он долго отдыхал,

Бутылочку допив.

Шарпей от радости визжал,

И от восторга выл.

А после, курицу доев,

Пустился в дикий пляс.

Он станцевал собачий брейк,

Потом собачий вальс.

Потом, забравшись на Димка,

Отплясывал Кан-Кан.

А Дима думал – лишним был

Пятнадцатый стакан.

Arifis - электронный арт-журнал