З.
1
Воскресенье. Проснувшись, распахиваю окно.
Ветерок, не спросясь, захватывает помещенье.
Вот она – дерзость, которую не суждено
уличить следопыту! По узким каналам расщелин
потрескавшейся штукатурки торговым путям
пора бы уже проходить, развивая мили и
белые паруса, предоставляя ветрам
судьбу миниатюрной флотилии.
2
Гонка вооружений между пером и килькой
в консервной банке начинается со зверского аппетита:
потому что Музы поят безымянной скрипкой,
а тело, пока не истлело, нуждается в сытой
и умытой жизни. Кот, повиляв хвостом,
тебя схватит крепко за рыбоносную залежь
смерти в соку. Но испытанный в том,
ты привыкаешь к тому, чем и сам ты станешь:
3.
смерть постепенно становится побратимом,
дальней родственницей, сожительницей, сестрой,
бледной вдовой Византией над Древним Римом.
Лучше не думать о том, кто следует за тобой.
Проще распахивать настежь окна, писать стихи,
глазеть бессмысленно на потрескавшийся потолок,
что похож на того, кто в итоге, отпустит твои грехи,
как допустим, и этот в него – плевок.
4.
Жизнь продолжается пятнами на полинялых обоях,
грязной посудой домов на скатерти снега
за призрачным зеркалом рамы, когда на дно их
вместо свеклы и репы укладывают человека.
Она растекается желтой глазуньей и вилкой
вонзается в смерть, покрытую чешуёй.
Ты на ее ладони являешься лишь прожилкой,
иногда вздувающейся синевой.
5.
Памятник в сквере вечером застаешь
в той же позе, в которой его оставил
бог знает когда: только белый дождь
не соблюдает дорожных правил.
Ты и сам в движении меж кустов –
тот же понурый камень с воздетой дланью,
только с той разницей, что следов
не оставляешь своих – к призванью.
6.
Если вождя опознает страница истории белой,
то тебя запомнит лишь созданье, тобою
когда-то раздавленное в полемике тело-
движенья со смертью. Твоей пальбою
измараны только перо и грубый
сверток бумаги в бездонной урне,
и та, которой писал ты с грустью
о переживаньях и дрязгах бурных.
7.
Жизнь продолжается. Но когда же
это именовали жизнью, раздольем, счастьем?
Ее находя, осознаешь пропажи
дороговизну. С каким участьем
она вмешивается за мгновенье
до скинутой навзничь блузы,
в сквере памятника недвиженью,
с прекрасной Музы!
8.
Это было давно. Если это вообще и было.
Даже не верится, что столько могло утечь
белой воды. Но какая сила
заставляет этот лоскут беречь
памяти? Не износился еще в мозгу,
не разошелся на нитки. Какая тонкость,
а настолько прочна, что порой бегу
по ней отовсюду – в лирику, в музыку, в прошедшее время, в космос.
Уходит вперед дорога,
проходят по ней века.
Тень промелькнет острога.
Кровь протечет быка.
Рожью заколосится
Поле. Проблещет лед.
Будут cменяться лица,
будет меняться скот.
Только предел отчизны
обозначать не смей!
Новые будут жизни.
Прежнею будет смерть.
То, что оставит путник
пройденному вдали
младше одной минуты,
старше самой земли…
Следы остаются ночью.
Следы остаются днем.
Следы остаются в почве.
Следы – это наш объем.
Следы это то, что будет
завтра в полях нагих.
Следы оставляют люди.
Следы оставляют их.
Следы – это наша память,
это отцветший сад -
То, что растет пред нами,
если идти назад.
В них все величье Рима!
Всё в них унынья глушь!
Мертвые пилигримы
наших заблудших душ.
Спонтанное.
Встреча, которой не ждали.
С чем угодно –
Девушка, дерево, гвоздодер…
Можно перечислять бесконечно.
Луна.
Романтика – падают звезды,
Разводятся мосты.
Только мосты разводятся,
Вам еще далеко до развода…
Он или она что-то говорит,
Что-то произносится в ответ.
Девушка улыбается.
Дерево трепещет.
Гвоздодер видимо выдергивает гвозди.
Вы во фраке.
Бабочка.
Джентльменский набор.
Вы знаете наизусть рубаи Хайяма.
У вас где-то в кустах спрятан рояль.
Вы к этому много лет готовились.
Странно, что оно спонтанное.
Когда-то вами уже назначенное.
Месту встречи изменить нельзя.
Спонтанное свидание –
Плод немыслимого труда
На каменоломнях сердца.
И это только начало.
Потому что гвоздодер
Не ответит вам взаимностью.
.
(Песня из спектакля-концерта "На всю оставшуюся жизнь")
…Ротный писарь отпишет
Старикам и невесте.
Что в захваченном Бресте
Я – пропавший без вести.
Не пришлось смерть принять в бою,
Я в плену, я в чужом краю…
Я в плену, – значит, не боец,
Не мертвец, но и не жилец…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«…Дело было в Шнейдемюле,
Дело скверное, друзья,
Там нас немцы изводили
Не давали нам житья.
Выдавали они хлеба –
Пайку с детский кулачёк,
И варили для обеда
Суп – болтушки черпачок.
Стоны слышны из барака,
В животе один мотив,
Голодаешь, как собака,
Развился голодный тиф.
Померло народу сколько,
Мертвецов несут, несут,
И в чужую землю скопом
Бедных пленников кладут.
На мороз к столбу вязали,
Заставляли стоя спать,
Руки, ноги отмерзали
Приходилось отрезать.
Над оградою колючей
Вьюга жалостно поет…
Не рвануться ли, ох, лучше
Под немецкий пулемет…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Под тряпицею рваной
Кровь и пыль загустела,
Но не слышу я раны –
Так душа изболелась…
Пусть в плену я грызу траву,
Врешь, фашист, я еще живу!
Нет, еще – это не конец:
Не мертвец – стадо быть, боец!..
.
Карабкаться, говорить, лететь,
Плыть, разбить, сожалеть,
Видеть, закрыть, танцевать, смотреть,
Идти, опоздать, успеть.
Если не так: тратата-тата,
А так: тарам, тарам.
Если всё это приснилось нам,
Всё показалось нам?
День уйдёт. Непокой придёт.
Враг у самых ворот.
Если всё это вот, вот
Сбудется всё вот-вот.
«Всё расцвело бы...» – и расцвело.
Пускай. Да, пускай.
«Смерти назло бы...» – да, назло,
Вот оно – через край.
Через берёзы, дома, огни,
Через лететь и разбить,
Через все эти тарам – взгляни,
Боже мой, не успеть.
В пропасть бессолнечную быстрей,
В серый огонь камней.
И целовать эту соль камней,
Что это там ко мне...
0.
Что за жизнь у мотылька:
Право слово, коротка,
Суетна, обычна.
А пожить еще слегка –
Даже неприлично.
1.
Жил да был на свете бедном
Неважнецкий мотылёк.
В сюртучке зелёно-бледном,
Голова – как уголёк.
Он летал, кружился,
По делам носился.
И всё думал, думал, думал
О делах пустых своих,
Лишь под лампочкой угрюмо
Вспыхнет: «тьфу на всех на них».
2.
Вот уж к ночи день клонится,
И пора уж помирать,
Под листок сухой ложиться
И дышать переставать.
А ведь в людях не был даже:
Ни в Кремле, ни в Эрмитаже
Так не побывал,
Туфли не сменил дорожные…
Всё грошовую, ничтожную
Выгоду считал…
Нет, не буду помирать!
Жить пора бы начинать.
Что я, права не имею
На цветастую ливрею,
На красивые носки
Вместо гробовой доски!
3.
День гремит, и пыль столбом
Вьётся в небе голубом.
Мотылёк сидит на ветке
Пыльный и больной,
В башмачках и брюках в клетку,
С неподвижной головой.
Побывал он в разных странах:
Ярлычки на чемоданах,
Цифровой фотопарат
Снимкам новым уж не рад.
Малость лишь одна осталась,
Говорили, при луне
Растакая будет сладость
В красном свадебном вине.
4.
И, казалось бы, ура:
Найдена невеста, свадьба.
Пить вино бы до утра
И – хоть помирать бы.
Только в свадебный тот круг
Вдруг встревает чёрный жук
И берёт под козырёк:
Так, товарищ мотылёк,
Ну-ка, пролетимте.
Неприлично зажились,
От людей оторвались.
Нет, не извините.
Вас лишат теперь всего:
Запаха и веса,
Света этого, того,
Комнаты и леса.
Жалко, да ведь что теперь,
Мало ль невесомых.
Вы обычный тоже зверь
В мире насекомых.
5.
Мотылек ты, мотылёк.
Голова, как уголёк…
Сюртучок зелёно-бледный.
Мотылёк ты бедный.
Был – и нет.
И всем привет.
Бесчисленность столетий
Пробыв в небытии,
Про всё узнав на свете,
Нашёл пути свои.
По тем путям скитался
В томлениях земных
И прахом дней питался –
Пороков огневых.
Но дух мой поругался
С бездушием телес.
Он рвался, рвался, рвался
К творению чудес.
Меня пронзали стаи
Отравленных страстей.
Рассыпался, истаял
На множество частей.
Опять я воротился
К обители небес.
И дух мой испарился,
И дольний мир исчез.
Опять блуждаю мило
По звёздам, небесам,
И знаю: – то, что было, –
Всё я придумал сам.
(с) Борычев Алексей
Улицы, изгибающиеся радугами мостов,
забредающие в густые разросшиеся леса;
каменоломни; реки; попадающие на сто в
унисон с твоим внутренним звонкие голоса
пернатых; градоначальники; пушкари;
гордые изваянья на постаментах – всё это
пока ты вдыхаешь воздух, покуда стучит внутри
твоё сердце – будет тебя окружать, но где-то
всегда заканчиваться, задавать себе пред тобой
новые формы, движения, контуры, смыслы…
Потому что за одною дверью ты отыщешь всегда второй
возможность существованья в размерах жизни.
Дни не всегда друг на друга похожи. Порой
они вовсе не родственны меж собою. И ночи,
вооруженные, казалось бы, одинаковой темнотой,
разнообразней калош и модных твоих сорочек.
Одного только неба достаточно, чтоб глядеть
до поседевшей вечности не смыслящим глазом
на его невозможность, на ярких просторов медь,
на бледность рассветов за облаком-верхолазом.
Сколько открытий чудных который уж век подряд
готовит взгляд просвещенью, любви – закат.
Вот изрыхлилась улочка, скособочилась избами,
потянулась ухабами, повернулась к тебе лицом,
и оказалась женщиной, что когда-то живыми письмами
бередила твой ум, как бокал с золотым винцом.
Вот и встретились две случайности, неизвестным образом
попавшие в этот мир, в эту быль, в эту склизь
протоптанных тропок, которых вертясь над глобусом
никогда не раскроет в достаточной степени жизнь.
Вот открылся ларец, или ящик Пандоры, и скоры
понеслись над равниной вздыхания, окрики, шпоры:
даже липкой грязцой окликает тебя мостовая,
окликает фонарь, опрокинутый свет вороша
в чернобровых кустах. Сердце скачет, как вдаль скаковая,
да ерошится в гриме из массы тяжелой – душа.
Окружая себя легким вымыслом пыли и были,
ты становишься вымыслом света, грязцы, фонаря…
Но встречается та, от ладони которой не в силе
отстранить свою руку горячая кровь бунтаря.
Вот где сказке конец. Вот и явь приподнимет забрало.
Ты, как в зеркало, смотришь в глаза – гипнотический сон, -
потому что теперь эта жизнь, начинаясь сначала,
будет вместе со взглядом ее замирать в унисон.
Неотправленное письмо
( из восстановленных фрагментов)
Мамочка, мамочка, здравствуй, родимая!
Сколько же дней пролегло
от твоего надо мной негасимого
света, что дарит тепло!
Было недавно лишь и без сомнения
было, как день или ночь,
ты разрубала все злые сплетения,
чтобы спасти и помочь...
...мамочка, помню лишь быстрые проводы,
всё невпопад и вразброс...
...школьных вопросов наивные доводы
я, как солдат, перерос...
...и по линованным рельсам и шпалам,
мирный минуя перрон,
не пощадил прописных идеалов
воинский наш эшелон...
...всё незатейливо в будничных строгостях:
строем и сон, и табак...
А над теплушкой на медленной скорости
птицей кружил зодиак...
...ах, эта ночь на глухом полустаночке!
Сполохи дальних зарниц,
словно опять танцевали мы с Танечкой
вальс улетающих птиц,
плавно кружа, силуэты окрестностей
пили туманы и пыль,
даже не верилось в близкие смертности
через недавнюю быль.
...мамочка, мамочка, ты с нею встретишься,
а я кричу отсюда:
"Что бы там ни было – верой проверится! -
- я её не забуду..."
...звёздными росами сыпятся россыпи
в небе горящих огней,
белые, белые, белые простыни
у изголовья траншей,
и тишина побелела рассветная
по-над притоком Днепра.
Что предвещает нам звёздно-заветная,
с грустной надеждой пора?
...снова мне кажется, кружит пластинкою
белый степной патефон,
и колокольня иголкой-тростинкою
плавно несёт перезвон.
Тем перезвоном окрест оглашённые
стылых излучин плечи,
плечи крестов и мостов закопчёные
тлеют чёрные свечи.
...глиной болотною, топью окопною
стылой кутает грязью,
многовековою и подноготною,
сонно текущей Вязьмой...
...знаешь, беззвучным сливается шёпотом
грустных наших закатов
с предвосхищённым рассветным рокотом
скорых победных набатов...
25.03.10
Монолог Маргариты
Такого утра этою весной
в холодном городе ещё не наступало:
ныряет солнце в парусине шторы алой
и нежится в ловушке нитяной!
Сегодня утро обещает быть
таким счастливым, точно год назад,
и только незаслуженность наград
вдруг заставляет сердце ныть и ныть…
Тогда (подумать, ровно год назад!)
мы встретились, изранены любовью,
и я покинула б постылый дом и сад,
чтоб вознестись к подвальным сводам крова...
Пред тайной зеркала тройною
я таю свечкою гадальной,
чтоб пред разгадкой ледяною
сгореть свечою поминальной…
Мой Мастер, я тебя не забывала
и у провала этих мёртвых дней
то ли молила, то ли колдовала
у края чёрного, что пропасти черней…
От первых ласк ещё горю в ознобе,
от первых содроганий забытья,
как мышь, уже замёрзшая в сугробе,
ещё бежит в снегах небытия…
Зима скользнула в сердце чёрной стужею
и всё, что было, выстудила льдышкой.
Явись, единственный, явись, мой суженый,
в могильном мраке огненною вспышкой!
И будь ты призрак, сам себе навстречу
бредущий, растворяясь в предвечерье,
метнусь к тебе, безжизненно калеча,
израненное сердцем подреберье!
И ты придёшь из тьмы небытия,
и я вдохну полынь седую прядей,
и будет длиться наша лития,
пока погасит взор зеркальный складень…
В костёр зеркальный брошена полынь
с дыханием пожухлой луговины
и горечь трав, как горечь половины
прожитой жизни. Из полночи вынь
горбатый гребень лунного ножа,
чтобы, над лунной кровью ворожа,
мой вдох смешать с дыханием полыни:
пылай, полынь, в цветочной полынье
седою прядью горькотравной хмели,
напоминай теперь отважной мне
о девочке с глазами пойманной газели…
Она глядит из зеркала мне в душу
и удивляется увиденным не слишком,
и рада всё понять и не разрушить,
и убаюкать нерождённого мальчишку…
01.05.10