Свет и дождь, моя больная скука,
Зуб болит – и некуда спешить.
Входит кошка в комнату без стука,
Лишь она умеет так входить.
Бережно возьму её за лапки:
Нет, не мучайся, не надо танцевать.
Бьются в окна белые булавки -
Это мне буквально понимать.
Из булавок и неточной боли
Сшит мой день, небыстрый и простой.
Ловкий взмах – орешек раскололи,
Посмотри – а он уже пустой.
. Поэзии.
Плохой и хорошей бумаги
Исписаны горы и тонны.
Любви красоты и отваги
Просторы извечно бездонны.
В папирусах древнего Нила,
На глине в долине Ефрата
Поэзии прелесть и сила,
И всё, что любимо и свято
И рифмы и ритмы любые
Гремели, сверкали, горели.
В душе нашей строки святые
Рождали покой и метели.
Безбрежность пространства и духа
И звон победительной стали,
И нежность легчайшего пуха,
И зовы заманчивой дали.
Даря красоту и забвенье,
Храня чистоту и надежду,
Сметая тоску и сомненья,
Разя подлеца и невежду.
Я знаю, поэзии пламя
Не выжжет ни зла, ни порока,
Но истины тяжкое знамя
Нести помогает пророкам.
Оно сохранит в лихолетье
Зерно чистоты и отваги.
Поможет под дулом и плетью
Борцам обнажать свои шпаги.
В чарующих ритмах и рифмах
Душа человечества вечна.
В грядущих твореньях и битвах
Прекрасное бесконечно.
Исписаны нет, не напрасно
Поэтами горы бумаги.
У жизни нужда ежечасна
В любви, красоте и отваге.
___
.
* * *
"Поспели вишни в саду у дяди Вани..."
Песню выводят губы,
В песне – слова не те.
Мне – обнимать жену бы
И целовать детей.
Грянуть: "Поспели вишни!..",
К часу – в метро успеть...
Все, что успели в жизни –
Песню про «вишни» спеть.
.
Осиновый полдень мне сшили, апрельское небо,
Сырую рубашку и в бережной ране топор.
Мне снилось, как я, задирая кальсоны нелепо,
Иду через двор.
И всё-таки соль чьей-то шутки, огонь чьей-то правды,
Колючий, сырой, ноздреватый, раздолбанный снег,
Какие-то избы, беседки, заборы, скамейки, веранды,
И всё не причём, и в снегу умирал человек.
Они поспешили со мной. В этот полдень плебейский
Я был крепче их и на их говорил языке.
Открыл я глаза. Летний ветер трепал занавески,
И синее море качалось невдалеке.
И громы в ночи, и молнии
Сверкают с особым рвением,
Чтоб даже во сне мы помнили,
Что множатся дни терпением.
Любовь промолчит отчаянно,
Утешит себя прощением,
Вновь Авель встречает Каина,
И множатся дни терпения.
В чём сила людей – в безмолвии?
А слово пусть ждёт прочтения.
И с каждым ударом молнии
Всё крепче у нас терпение.
Устав от категорий: «свобода – несвобода»,
Погодой ли, природой – приговорён к нулю,
Тасую карты с горя – колода за колодой,
И снова за «дорогой» – то «ложь», то «не люблю…».
Несчастная Иветта! Счастливая Елена!
Прелестная, Анжелла !.. Как долго буду я
Искать осколок света среди пустых вселенных,
В котором заблестело б: Твоя! Твоя! Твоя!..
А время тяжкой глыбой, чем дальше – тем быстрее
Стремится по спирали туда, где мы – не мы,
Где права нет на выбор, где истина пестреет,
Где выживут едва ли и души, и умы.
…Ты помнишь ли, Мария, ах, что мы натворили,
Когда сопротивлялись упрямым временам?..
Нам, помню, говорили: а кто вы? ...не ворыʹ ли?
А мы в ответ смеялись. Так нужно было нам!
Теперь – другие сроки, в которых одиноки
И ты, моя Надежда, и твой, конечно, я.
Но рок даёт уроки, печальные, как строки,
Что пишут все невежды о тайне бытия.
© Борычев Алексей
Жизнь отвинтила пробку и отменила пост.
За опоздавших робко подняли первый тост.
Ангелы и живые, сели вокруг стола...
Не поднимай пустые, смерть нам не налила.
Каждому – по надежде, светлым – по два крыла.
Только махай пореже, не опрокинь стола.
Лётное время – позже, ну, а пока – живём!
Бродят по миру дрожжи, пенится водоём.
Славная ждёт добыча – жаркий коньячный сок.
Терпкое слово птичье мне щебетать меж строк...
Или молчать и слушать капельную тишину,
Звуки всё глуше, глуше... время идёт ко дну.
Всё покрывает серым слоем придонный ил.
Помнишь, в крови и вере тела Его вкусил?
Вспомнишь ли привкус Бога, древний порядок слов...
Вот и налёт не трогай, это налёт часов.
Белым крылом и чёрным, в небе и под землёй...
Позже укроют дёрном, тихо во тьме сырой.
Но и оттуда слышно пилы и топоры,
Шорох упавшей вишни. Это финал игры.
А режиссёр не верит, вот и умри, сыграй!
Скрипы и стоны двери – это ворота в рай.
Вечно герои пьесы рубят за сценой сад.
Ангелы-стюардессы в небе летят, летят...
1.
В бане много разных полок
Высоко висит от пола,
А в парилке невысок,
Как скамеечка…
2.
Я в деревню к вам приеду
В понедельник или в среду,
И, надеюсь, попаду
Там в хорошую…
3.
Ладно, друже, ничего,
Успокойся, ради бога,
Не жалею я того,
Что не еду в это…
4.
Главный гусь у бабы Люси
Утром сильно голосит,
А Володя очень трусит
И домой быстрей…
5.
Образовались на меже
Вчера от дождика две лужи,
Одной сегодня нет уже.
Ну а вторая стала…
6.
Привередничанье лишне,
Я его не допущу,
Ем всегда любую пищу
И при этом не…
7.
Если бьёт меня драчун,
Дам ему я сдачи,
Но обидой не плачу
И совсем не…
8.
Мне вчера сказал задорно
Мой знакомый мальчуган,
Что работать должен орган,
А играть большой…
9.
Чтобы быть резвее в играх
Бёдра нам нужны да икры,
И совсем не для игры
Служит баночка…
10.
Нам перепел пернатый
Попеть не захотел,
Все песни он когда-то
Кому-то…
Ответы вразбивку: икры, перепел, уже, Того, полок, среду, плачу, орган, пищу, трусит
Одиночества протяжный тёмный камень,
И в груди торопится, спешит.
Днями солнечными, вешними годами
Переулок дождиком прошит.
А ещё летит живая птица
Над колеблющейся серой чешуёй,
Свет в окне, мне ничего не снится,
Только звёзды реют надо мной.
Будто кровь, как ниточка, истлела,
Плачь, царевна, брось веретено,
Кроткое твоё белеет тело,
И в груди моей черным-черно.
1.
Говард на хоккей ходить не трус.
Не слабак на выигрыш в пари.
Мускулист, слегка зеленоус.
Славный парень, что не говори.
Говард наш – отменный футболист.
В сборную ведущий фаворит!
Будет он одним из тех, кто из
самых знаменитых знаменит.
Молодость своё всегда возьмет.
Девушек пред ним велик отряд!
Говард же от них наоборот
в толстых фолиантах скрыться рад…
Говард пишет славные стихи.
Нищим на печенье подает.
И за ним не числятся грехи:
заповеди божьи чтит и чтет.
В трудностях весом его совет.
Каждый шаг предельно взвешен им.
Нет, подобных в мире больше нет,
чтоб блаженный, а не подхалим.
Медалист по алгебре. Знаток
шахматных дебютов. Чемпион
города по плаванью. В платок
никогда не плачется. Иппон
властвует в его руках, над всем,
что к нему выходит на ковер.
Зевс при ганимедовой красе
длани свои к Говарду простер.
Эхо вопрошает средь камней:
«не Нарцисс ли это, светлоок,
ибо нет нигде таких людей,
чтоб всему – пример; всему – пророк»?
2.
Есть на свете Петя Черешков.
Сорок лет как трезвой мысли нет.
В детстве он входил в состав лошков.
Вызывался Петр на педсовет.
Слесарем работал года два.
Книги в туалетах истреблял.
И употреблял полуслова,
лишь когда бутылку покупал.
В той бутылке жил веселый Джин,
согревавший не остывший прах,
тело, чье томилось средь руин.
А душа витала в облаках.
Бил жену, как будто возвращал
он судьбе, испытанные им
тяжкие удары, в чем крепчал
отвращенья дух к делам благим.
В недрах тела смерть сулят ему,
в скором, астма и туберкулез.
И не достает его уму
искупленья самых горьких слез.
Катафалк уже не за горой.
Спрашивает дух, лишенный сил:
«чем забвенье хуже, чем покой
в вечности незыблемых могил?»
Сколько на земле таких Петров –
знает Прозерпины тень, и взор,
что порой блуждает средь костров
тлеющих безжизненно в простор.
3.
В смене дней и в беглой смене лиц
Говард жив, и высыхает Петр.
Их роднит отсутствие границ:
разве Говард жив? А Петр не мертв?
Разница меж них одна – побег
не от повседневных благ и тризн,
но лишь то, что Петя – человек,
Петя, знает, что такое жизнь.