В соавторстве с Арсением Платтом
* * *
У времени хватило подлости
Загнать меня в квартирный скит,
А седина финалом повести
Обезобразила виски.
Вгоняют в сплин виски белёсые? -
Подкрась, ведь грош тому цена.
Мы после литра все философы,
Гноби́ть горазды времена.
Стоит затишье в тихой заводи,
Ничто не поколеблет гладь...
А яйца я покрашу загодя,
Не стану Пасху ожидать.
Я подхожу к холстам с опаскою,
Смотрю с тревогой на мазки:
А что скрывается за красками?..
И мысли бренные низки.
Боюсь, однако, что не выстою
На перепутье двух дорог...
Взлетают мысли в небо чистое
И упираются в порок.
Светло мечтать в деньки весенние,
Когда плывёт по речке лёд,
Но чистота благих намерений
Нас в преисподнюю ведёт.
Там врать не станем, тем не менее.
В жаровне той не нужен грим...
Начнём оттуда восхождение
И все былое повторим.
Уже не тянет прыгать через лужи,
Почти непроходима трын-трава.
И тишину я научился слушать,
Когда бывают лишними слова.
Рукой подать осталось до вокзала,
Летят секунды, годы торопя…
Но то, что ты мне так и не сказала,
Я все-таки услышал от тебя!
Вышел ёжик
Из тумана,
Вынул ножик
Из кармана.
* * *
В густом тумане водятся ежи,
Колючие проныры-следопыты,
И лошади, охочие до ржи -
От них недолго получить копытом.
Царит абсурд махровый в тех местах,
И филины пугают до икоты,
И не успеешь досчитать до ста,
Попав в туман, как позабудешь, кто ты!
Оставлены вчерашние дела,
За водкою сидишь в сыром вигваме,
Реальность расслоилась, поплыла,
И, капая, расходится кругами.
Плетёшь из рифм затёртых кружева,
Несётся время тихой сапой мимо...
Но в белой глубине мечта жива -
Тоска по звёздам не преодолима!
Самую глубокую и запоминающуюся рецензию на мои стихи дал Глеб Горбовский, с которым мне повезло пообщаться за столом.
И рецензия эта стала путевкой в мою поэтическую жизнь.
Глеб Яковлевич, будучи уже во хмелю, позволил мне показать ему свой творческий потенциал.
И я прочел юношеский опус, радуясь тому, что не очень-то надоем мэтру длиной повествования.
Неразборчив ночи почерк,
Велика́ бредовость фраз.
Пишет ночь, гримасу скорчив,
Темный жизненный рассказ.
День собою озабочен,
К мрачной прозе свет суров...
Дав себе до новой ночи
Отпущение грехов.
И Горбовский сказал, как отрезал:
“Пишешь ты, конечно, фуйню! Но не фуево…”
Лаконично, афористично выдал. И, надеюсь, по делу.
Спасибо, Глеб Яковлевич!
Низкий вам поклон и неизменное уважение!
Ощущение настойчиво таранит:
Скоро выйду на финальную прямую.
Понимаю, что черта́ не за горами,
Но неясно мне, зачем и почему я.
Хорошо, когда на это нет ответа.
Можно, словом поиграв, себя утешить.
Мол, закат лишь предвкушение рассвета…
Аргументы у схоластики всё те же.
Но в пространстве зазеркальном, я надеюсь,
Получу заветный ключ от тайной двери.
А за ней метаморфоза в Хомо Деус,
Там уже неотличимы “знать” и “верить”.
А до этого продолжу бить баклуши...
Вечер свой я проведу легко и праздно.
Не спеша сооружу прощальный ужин
И вином его украшу темно-красным.
Люблю тебя, а как бы не любил,
я без тебя не долго бы люфтил,
рассыпался бы нахрен на запчасти.
Быть иль не быть – я не был или был?
Тем, что разрушил, что я укрепил?
Вот формула счастливого несчастья!
В тебя я льюсь расплавленной душой,
но лишь стишок -твой профит небольшой.
Не любят Дарвина поэты!
А почему? А потому,
Что теоретик тот с приветом,
Мошенник, врун и баламут.
Поэты истину отыщут
Без посторонней мелюзги.
У них большущие умищи
И обалденные мозги.
Но не хватает даже мата,
Чтоб навсегда закрыть вопрос.
Поэт не может быть приматом,
Он в белом венчике из роз!
У Дарвина в толстущей книжке
Одна нелепая фигня.
Поэтам жалкие мартышки
Определенно не родня!
Стоит чудак на пьедестале,
Как будто он умнее всех…
Его поэты не читали,
Но осуждают. Ибо нех!
Сугробы дремлют тучные,
под снегом ветка хрустнула,
припомнитесь по случаю
в мою минуту грустную.
Ещё декада минула,
луна уже в три четверти,
зима – пора унылая
холодным длинным вечером.
Глаза закроешь – прошлое
шумит в душе вокзалами,
осталось – всё хорошее
и слово запоздалое.
С печалью справлюсь, с бедами,
и лёд на речке тронется...
но я ещё не ведаю,
что вы – моя бессонница.
Валерий Мазманян
Христиан в стране родной
Шестьдесят миллионов с гаком.
И писателей полно…
Но любимейший – Булгаков.
И смакует наш народ
Имена, не хмуря брови:
Воланд, Гелла, Бегемот,
Азазелло и Коровьев.
Русь умом понять – никак.
Верить в нас – вполне нормально.
Люцифер (светлейший мрак) -
Наш герой национальный.
Нам и шахматы, и бокс
Для развития едины.
Мы ходячий парадокс...
Потому – непобедимы!
