Слышишь, поет соловей?
По-моему он нездоров.
Хриплый голос такой,
По-моему он заболел...
Как бы ему не поникнуть своей головой,
Он ведь такой молодой
И в жизни так мало успел.

Пой, соловей, пой!
Пой, соловей, пой!
Пой, соловей, и песней своди нас с ума!

Вон он на ветке сидит,
Но как ему можно помочь?
Ноты не те он берет,
Наверное, слух потерял.
Видно, ходил он по женщинам прошлую ночь,
Шапку пропил в кабаке
И пальто в дурака проиграл.

Пой, соловей, пой!
Пой, соловей, пой!
Пой, соловей, и песней своди нас с ума!

А где-то горят огоньки,
И пташки лакают «Рояль»,
Галки в свистульки свистят,
Гуляет крылатый народ.
Только один соловей
Воспевает печаль,
Только один соловей
Сумасшедшие песни поет.

Пой, соловей, пой!
Пой, соловей, пой!
Пой, соловей, и песней своди нас с ума!

1.
Бур железный ты не жуй,
Пусть жуёт его...

2.
Светит бра. когда есть ток -
Так сказал один...

3.
Морс для Герды и для Кая,
А китам – вода...

4.
Есть ли корм получше, Люсь?
Я мякиной не...

5.
Пилят лес, летят опилки,
Шум стоит у...

6.
С нотой ми подкову гнуть
Очень просто, как...

7.
Не для кур огромный куль,
Унесёт его...

8.
Рос у дома вяз ли, граб ли,
Но в соломе вязли...

9.
На беду увидел инок
Двух красивых...

10.
От вида гор у Васи шок,
Как хорошо, что есть...

25.12.09

                                    Ура – разведке,
                                    смерть – шпионам!
                                    Я пью за это из горла.
                                    Даёшь поэтам стадионы!
                                    Акулам – море!
                                    Высь – орлам!

                                         Баран – мангалу,
                                         спичкам – хворост,
                                         шутам просторный балаган,
                                         мустангу – степь,
                                         поэту – голос
                                       И всем сестрёнкам по серьгам

                                    Я скоро, Боря, в Лету кану
                                    И потеряю плотский вес...
                                    Маралу – рёв,
                                    коту – сметану,
                                    А всем поэтам – поэтесс!

                                         Ты – водолаз с отменным шлангом,
                                         И не закончен твой маршрут.
                                         Ныряй, Арсений, с аквалангом –
                                         Тебя там нимфы стаей ждут.

                                    Я не дождался, как ни жалко,
                                    Фанфар и белого коня,
                                    Но полногрудая русалка
                                    Хвостом погладила меня.

                                         Не загремишь ты под фанфары,
                                         Не угодишь на пьедестал,
                                         И пусть не светят гонорары,
                                         Зато русалок ты ласкал.

Зима в Ираке -
Враки...
драки!...
Куда ты, брат?
Снаряд!...
Твои разломанные плечи
С вечера
Лежат.
Обугленное мясо -
Брасом...
Брасом!...
Куда ты?
Врешь!
В песке по шею,
Раскинув руки,
Плывешь, плывешь...
Навстречу солнцу -
К лучу,
К оконцу...
Здесь нет окна!
Лакает сука
Ковшами жизни
До дна,
До дна...

На смотровой площадке – тишина.
Ночь льёт с Медведицы не свет, а молоко.
Звезда в бокале – непонятная, одна,
Глупа как истина, красива как прелюдия,
Сонаты, ненаписанной никем.
Останемся людьми, отпустим на свободу,
Стихами белыми последние листы.
Возьмемся за руки и с Эйфеля шагнём
В замедленную съёмку по Шагалу.
Когда ночь встретила их лицами в толпе,
Перекрестились и араб, и иудей,
Под шипы змей своих – она его узнала…

Музыкальный альбом

I

Тема

...взмывает музыка с колосников органа,
неистово взнесён огонь сердечной речи,
зажжённый от костра с заветного кургана,
и освещает тьму величием предтечей.

Гуди, печной огонь! Вы, мощные мехи,
вдувайте воздух нив в расплав сердечной топки!
Вязанкой хвороста лежат мои стихи
над займищем огня в пергаментной щепотке.

Кровь дымных строк стучит в сердца колоколов.
Свой яростный полёт срывая в боль ожога,
поднимет пепел крыл охотных соколов
моих разговорных тетрадей с богом.

И пусть твердят потом, кого я отравил,
пусть ищут нарасхват свидетелей и судей!
Им не сыскать тех вин, им не испить тех вин,
Им не постичь вовек моих дикарских сутей!

Лети за медью труб, созвучных с вышиной,
за сполохом тоски, костром занявшей душу,
лети, моя душа, за дикой тишиной
сквозь дикие края – над морем и над сушей!

Лети, безмолвный звук, упавший из пустот!
Лети, обрывок чувств, мерцающий во мраке!
Лети, слепой вожак, в пустыне зыбких нот,
лети, мой поводырь в вороньем старом фраке!

Над клавишами лет парит твоя ладонь
и ладанкой во мгле мерцает хищный взгляд,
единым взмахом рук ты сдёрнешь оболонь
и прикоснёшь к душе калёный звукоряд,

и параллели струн в ладах меридиан,
окутав сердца звук под нёбом отзовутся,
и с музыкою сфер хвалебный мой пеан,
и с гаммою настройщика сольются...

Молчанья мерный гул и грохот звёздных волн
в цунами и самум сливаются бездонно -
- гудит органный вздох и, глуби вышней полн,
у пересмешника в свирели ищет лоно...

04.01.96

II

Вариации

Зацелована клювом свирели,
убаюкана в зыбочке скрипки,
забывалась под сердцем гитары,
а очнулась в груди виолы
под рукой виртуоза артиста,
изваявшего нежное чудо
тонкоглинянного сосуда,
самоцветного, самозвучного,
точно слепок поющей мадонны,
заломившей в истоме руки,

опрокинувшей в обморок счастья
очарованный мир музыканта,
уносимого, как Ланцелот,
на органном крыле дракона,

а вернёт и излечит душу
звёздно-мудрый кентавр – фортепьяно,
повторяя над зыбочкой скрипки
поцелуи свирельного клюва
и удары гитарного сердца
в подреберье сонливой виолы...

13.01.96

III

Весёлый реквием
(моцартиана)

"Это похороны по третьему разряду:
то есть в отдельном гробу, но в общей
могиле...Это обойдётся всего
в 8 флоринов и 56 крейцеров...
Добавим 3 флорина за
погребальные дроги...Боже мой...
И похороны скворца обошлись нам
в ту же сумму!"
Э. Радзинский, Несколько встреч
с покойным господином Моцартом

Похоронили певчего скворца
всего за восемь шуточных флоринов
и крейцеров – пятьдесят шесть,
и своды овдовевшего дворца
разверзли зевы тишины звериной,
из клетки выпустив убийственную весть.

Помянем же скворца!
Он песней нас будил,
он веселил нас трелью,
он резвый малый был!
С талантами певца сидел он за решёткой,
и сладкогласый клюв он чистил без конца,
и крылья простирал пушистою бархоткой,
и перья мрели радужною щёткой -
- он щёголь был,
он щёлкал и свистал,
по комнатам летал, порхал, носился...
Теперь он прахом стал и страстный его пыл,
наверно, в небесах
с душой его бессмертною простился...

Лети, душа, лети!
Из клетки поднебесья ты видишь ближе рай,
где клеть весны подвесив,
Всесильный Музыкант слагает душам песни...

Лети, душа, лети! Над запятыми нот
развёрнут веер звёзд, как мирозданья грот.
Над вечностью пространств душа вновь воскресает
в лазурной глуби вод, а смерть – лишь запятая,
и жизнь – лишь оборот извечного мотива
из текста вечных нот без прозы, без курсива...

Но – шутка ли! – рыдали небеса:
приплатой на бессмертье – видят боги! -
- ещё три флорина, богатства чудеса,
три флорина на гробовые дроги...

Ах, эти крейцеры!
В них – карцеров бряцающих запоры,
колючками увенчаны заборы,
тюремщиков толстеющих запоры
и бесконечной колоннады бор:
дверей, ступеней, переходов, камер, залов
и в воздухе удушенном раствор
безмолвия оставленных воксхаллов,
который не похитил стражник-вор...

Восславьте же Творца!
Он нам простил грехи
и всем безгрешным дал
слух тишины и пенья,
чтоб родились стихи,
чтоб онемел воксхалл
пред колдовством жреца,
чтоб плакало сквозь смех
Его Творенье...

05.05.94

IV

Бетховен

"С сими словами Бетховен подошёл к фортепиано,
на котором не было ни одной целой струны, и с
важным видом ударил по пустым клавишам.
Однообразно стучали они по сухому дереву
разбитого инструмента... "
В.Ф.Одоевский, Последний квартет Бетховена.
29.07.2005.

...в глухую высь отверженный Бетховен
стучит по клавишам разбитого рояля,
как прачка на реке вальком дубасит
по деревянному настилу над водой,
и зеркало воды бесстрастно отражает
размеренные сильные удары, а круги волн,
должно, изображают природу волновой стихии звуков...

(Природа, между тем, лишь безучастна,
свидетельствуя автору ряд тем,
которые его воображенье вменяет ей,
безмолвно-безответной, таящей, может быть,
в шкатулочке заветной свой дивный вздох,
свой дивный взгляд и свадебно-единственный наряд,
даримый Избранному Богом...)

Кому ж открылась тайна тишины??
Вдоль кладбищенской ограды бежал мальчишка
с палочкой в руке и оглашал окрестности предместья
дрянным звучаньем ржавых прутьев, с которых
эти звуки опадали, как ржавчина, когда по ним ударит
оглохшей деревяшки оковалок.
И долго бьётся звук меж чугуниной деревяшки
и деревянностью железных прутьев.
Умри, Бетховен! Это – не для слуха!
Симфония кладбищенской ограды
сопровождает день в овраг заката,
и соло очумевшей электрички кометой налетит на перегон,
тринадцатый от головы вагон
спружинит мягко и на твердь перрона
неспешно ступит величавая персона,
и это будет, несомненно, Он!!

Он спустится к тропинке с переезда,
минует церковь с крашеным забором,
и спросит у меня, идущего навстречу:
"Где инструмент моей глухой печали?
Где колотушка деревянной стали?!"
И я ему, волнуясь, не отвечу,
что я сюда приехал ненадолго и вот теперь
обратно уезжаю, и пусть он сам бежит за тем мальчишкой,
что бьёт по рёбрам тишины извечной,
пусть сам себя в мальчишку превращает,
с природой безучастной громко споря,
размеренные сильные удары по клавишам решётки нанося,
как прачка на реке вальком дубасит
по деревянному настилу над водой...

27.06.95.

V

Кантор

Местечковый кантор был сед,
как зимняя береста,
и лет ему не менее ста,
и как осенний туман, он слеп,
и весь мир помещал в тесноватый склеп
за кухонной занавеской истлевшего холста.

И он был глух, как кладбищенский мрак,
молчалив и величествен, как обет,
когда в потёртый его лапсердак
опускали дань за тайну загробных бесед,
скудную плату из медных монет...

Он принимал от любого заказ,
качая головой, как фарфоровый китаец,
словно начиная ритуальный танец,
и забывался в азарте, впадая в экстаз...

Он всю жизнь и всегда только пел,
говорил то с Богом, то с душами умерших,
этот певчий, ничего не умевший
из бесчисленных земных и полезных дел,
он всегда и всю жизнь только пел.

Только КАК он пел!
Голос сначала немного хрипел
и поэтому он, извиняясь, моргал и смотрел,
чуть не плача,
но, окрепнув, голос всё чище и выше звенел
и его окрыляла удача.
И Ангел, коснувшись его крылом,
мелькнув, летел
в открытый и светлый Дом,
в его алтарный придел.

Этот кантор – колдун, чародей и маг!
Он забрал моё сердце, а следом – и душу,
и забросил в раскачивающийся гамак,
и вот теперь я замираю и трушу,
возносясь к небесам и проваливаясь во мрак,
но всё ещё продолжаю слушать
голос, вознесённый над мраком и глушью
и надо мной, повергнутым в прах...

Я не знал из тех слов, что он пел,
ни единого тайного слова,
но пение преодолевало заветный предел
и я становился приманкой улова,
я сам звенел опереньем разящих стрел,
или бубенчиком на сети хитроумного птицелова:

"...о, наполни меня, я – сосуд пустой!
Из чего мне черпать, Боже, веру мою?
Подбери меня, Господи, колосом в поле твоём,
я с Тобою песню жнецов пою...
Если есть мне ещё надежда,
пусть и смерть не разлучит с Тобою,
мне спокойней теперь, чем прежде,
я всю душу Тебе открою..."

09.07.93.

VI

Четыре этюда для гитары

1

Гитара, рыбий рот разинув,
дрожала, гибелью полна,
её хребет, из тела вынутый,
стянула крепкая струна,
и по струне, хребтинку выгнув,
гуляла вольная волна -
-гитара возрождалась, сгинув,

и струны пробовали звук,
как пробуют вино и женщин,
а заодно – и вкус затрещин
и гибельность смертельных трещин
гитара чувствует на звук...

...и струны опрокинут высь,
где раззвездился плащ Зевеса,
где крылья роздранной завесы
взметнул закат над храмом леса,
и струны эхом отзвались,

струна отравы травяной
змеится лунною дорожкой,
сияет полнолунья плошкой
и ластится зеленоглазой кошкой,
вскипая пеной кровяной...

...в корриде звука и огня
трепещет грифа бандерилья
и танец смерти ткёт мантилья,
лукавый веер сегидильи
клубит песочная стерня:

мы кружим в поминальном сне –
-ты снова надолго прощаешься,
ты снова к морю возвращаешься,
ты снова морем воплощаешься,
ты плещешь памятью во мне,

плеск моря на гитарном дне,
и волн расплав струной смыкается,
и странный шут всё усмехается,
и день пред сумраком смеркается,
и рыбки – звёзды в глубине,

рыб достаёт с фанерной глуби
когтистых шуток перебор,
их хищно-крылый уговор,
как наговор, иль заговор,
твоих ресниц мне приговор
катит судьбы печёный клубень,

подкатит горловой комок,
и струны спутают звучанье,
и – оглушающе молчанье,
и века близится скончанье,
и плавником...бьёт потолок...

03.05.95

2

Открывай – распахивай фибровый футляр,
вынимай фанерную душегрейку струнную
и веди – заманивай на дикий крутояр,
и бросай с зазнобою златокудрою.

Перебор малиновый – маковый костёр –
душегубка лютая, до неба разводи,
ворожи, друг – вражина, с пол дюжиной сестёр
и бросай на уголья хладеющей груди!

Ах, гитара чёртова и чёртов гитарист,
чарой встречи речена горячечность чела!
Сам дрожу струной больной, или белый лист
раскаляет струны мне до бела?

Где душа моя, мне бы вызнать бы,
как футляр теперь старый и пустой.
Мне бы жизнь мою начать сызнова
и хлебнуть распахнутый на яру простор!

Пробежав лады, кожей звук ожги,
чтоб огонь в струне задрожал,
чтоб в глазах – ни зги, чтоб в груди – ни зги,
чтобы в сердце – струной – кинжал!

Закрывай, душа, потёртый фибровый футляр,
скрепкой закрути плотней старый замок,
помнишь, как он, новенький, защёлкнув, стрелял,
точно новой жизни теперь взведённый курок...

03.04.95

3

Я беру гитарные струны
полной горстью, звенящей жменей
отмеряю в пространство время,
отмеряю время в пространство,

я натягиваю семь тетив
на семи серебряных луках,
и стрелой звенящей
речитатив
рвётся с ложа струнного звука,

я взметаю радугой семидужье,
в колеснице моей – семь коней
в колокольцах с подмастью поддужной,
с подголосками пряжек над кожей ремней.

Эх, удалый мой семерик,
погарцуй, гарцуй, забери в галоп!
Поменяй зелёный кафтан на белый салоп,
поменяй опять салоп на кафтан,
сам себе я лучник – палач,
сам себе я мученик Себастьян.

На гитаре – лаковый и зеркальный лёд,
звук гитары – маковый и хмелящий мёд.
Загляжусь, заслушаюсь – колдовская песнь!
Мир подлунный кружится, а гитара – здесь...

11.08.95

4

Г и т а р и с т

Я сижу, поджав ногу, как цапля,
С удивлением глядя на пальцы
На черном грифе,
Пробегающие по серебряным рельсам струн
Над латунными шпалами желтых ладов,
И -- на пальцы,парящие в гулкой бездне
Над полыньей полынного кольца
Инкрустированной фанеры:
Натянул свои струны, как нервы,
И бренчу на них без конца -
- ты еще и не так удивишься,
что средь этого мира пылишься,
точно нотная чья-то тетрадь
снесена на чердак полежать
под серебряной пылью мушиной
среди шорохов, страхов мышиных
паутинным беззвучьем дышать,
да вдруг найдена кем-то опять

Знаешь, чтобы чуть-чуть слышнее,
Слышать гитарный голос,
Полный, как спелый колос,
Надо, чтоб медный волос,
Венной воскреснул струною,
Вытянут меж лучевою
И меж лопаточной костью,
Он породнится со злостью,
А оборвётся – кто спросит?
Но этих звуков грозди,
Сочные и живые,
Лишь и роднят с медью гвозди,
Смертные – крестовые

Так у себя на пальцах,
Странных моих страдальцах,
Вижу я кровь, как будто
Сняли их с рельс гудящих,
Не струнных, а настоящих,
И разум под насыпь сводит
Простук колесный
мелодий
И желтым плавятся шпалы
Латунных, как зерна, ладов
И если б не крылья опалы
Угольно – блестящего грифа
Над бездной в коросте фанеры
И дикость поющего скифа
С ужимкой парижской химеры,
Как вызнал бы ты о всесильи
Писаний в коросте слов?
Послушай, из всех заветных
Есть слово одно – ЛЮБОВЬ

Два призрака целуются во мгле,
И волны их из них перетекают,
Как плоть, уже истлевшая давно,
Приникла б к плоти, ставшей
Звездной мглою,
Так каждый поцелуй роднит с тобою
Земную мглу со звездопадной мглою,
Как – будто я к источнику приник
С живою в смеси с мертвою водою,
Так я живу со смертною бедою
И он не исчерпаем, тот родник

Звездный прах клубит над землей,
Перемешан с клубящимся прахом земли,
Изгибаясь мебиусовой петлей:
То ли звездная соль в ковыльной пыли,
То ли пылью просолены звездные ковыли

Я мешаю звуки, как ведьмак – коренья,
Вычисляю паузы на древнейшем абаке,
Становлюсь то стрелой, то стреленной мишенью,
Я – собака, ставшая собственной тенью,
Сторожащая тень кошки, спящей в собаке

И поет моя гармоничная лира
Про асимметрию знакового мира,
Где сумерек прохладный ворох
Навален с чердаков небесных
На нотный залежалый шорох,
На паутинный вздох словесный
Переливом курантов часы водяные струятся
И меж струн как-то сами собой громоздятся
То города предместье за холмами,
А то – пещерка темная с волхвами

Развернутый оградой, циферблат,
Как нотный стан, иль судей становище
Я сам несу обрус – багряный плат
Под благословье или кнутовище

На кладбище в предместье недалеком
Скрипичный ключ мой делает триктрак,
И тотчас судят меня строгим оком
Монах веронский или датский призрак

Из однокрылых бабочек-дверей
Выпархивают галки дождевые,
Как ветреные флюгеры дождей,
На трубы мокрые и мостовые

В Вероне – дождь, под ним не видно слез,
Утихли смуты, войны, мятежи,
Пройду Вероной по пути из роз,
Дожди переплавляя в падежи

Переправляет черный гондольер
Через потоки с дождевой слезою,
Он долго смотрит в лунный камамбер
И говорит с причальною волною

Из рукава вдруг клетку со щеглом
Он вынет, точно долг пред кредитором,
И станет дождь лишь грустный метроном,
А тот щегол пронзит совиным взором

И вот придут, как – будто волшебство,
Жующий вол и ослик в нимбе сенном,
Чтоб волхвованье воплощалось в Рождество,
Как звук струны в преображеньи венном

И венских вальсов дождь и грусть до слез
В Вероне Вифлеемской отзовется,
И за Путивлем над землей берез
В коросте неба просияет солнце

Немое небо, точно нотный стан,
Иль становище крыльев перелетных,
Кто зван из них, кто выбран, но незван
На сборище под коркой переплета?

Летят, неровным клином накренясь,
На древний Иова скребок похожи,
И я скребком счищаю кровь и грязь,
Коростой спекшиеся на душе и коже

Они летят предместьями столиц,
Над городком, что за петлей шоссейной,
Неся на крыльях прах и светоч лиц
В сияньи собственного вознесенья

Я возрождаюсь в пепле звуковом
Сидящей цаплею над пропастью древесной,
Кольцован музыкой, как метроном,
Дивящийся шумихе бессловесной

24-06-2002

VII

Орган

Крыло органа, время рассекая,
взметнуло эхо стрельчатого звука,
над клавишами воспаряют руки
и вновь меня спасает Навсикая,

из под обломков выведет на свет,
залечит кровоточащие раны
гармония. Сквозь времена и страны
промчит, кружа, в душе оставив след...

Бессмертная, заснёт в беззвучье та,
что пробудится в самом первом звуке,
даруя все блаженства и все муки,
и для которой не помеха глухота...

Меха органа дышат в звуках труб,
тепло мелодий отдавая трубам,
и приоткроет мертвенные губы
холодный деревянно-медный сруб:

вдыхая жизнь в безжизненный орган,
ваяет «тутти» с кафедры органной
какой то карлик, сказочно-карманный,
и дышит в душу неба океан...

26.05.94

VIII

Морозные узоры на окне
начертаны мятущимся ненастьем,
и над твореньем
хрустнувшим запястьем
дрожали ветви в снежном волокне,

в манжетах белоснежных тонких рук
был спрятан фокус хитрого факира:
то ветра серебристая секира,
то стужей стянутый звенящий лук,

по мановенью лунного луча
звучали строки чудного клавира,
застывшего морозно триумвира
в заснеженной печати сургуча...

дымилась бедность партитурой стужи,
горя в нетопленом , завьюженном камине,
и Праздный Музыкант в объятиях богини
кружился, грея кровь, и забывал про ужин,

он презирал удел, оставленный для тела,
он воспарял туда, где, обретая дух,
единая душа, неразделима в двух,
мятежная, смиренно пела...

30.05.94

IX

Романс

В зеркальном чреве фортепьяно
живут мечтательные струны,
и их ведические руны
аккомпанируют сопрано,

и это трио неизменно,
как пригорчь одури бурьянной:
фрак пианиста, голос пленный
в стенаньях струнных фортепьяно,

они в содружестве раздора,
как пламя пунша с тенью мглистой:
то голос – шпагой матадора,
то струны – в сердце пианиста...

22.05.94

Х

В пройме окна лик дивной изографии
жил силуэтом робких сопряжений
потёртых сгибов смутного движенья
с рожденьем строк для кроткой эпитафии:

за перекрестье световых лучей
кренилось донце бездны поднебесья,
и всё пространство растворённой взвесью
сжималось радугой звенящих обручей,

гербарием крылатых махачей
порхали призраки зеркальных отражений,
дымками запрещённых всесожжений
и прахом фраков спугнутых грачей,

разъявших струны нежных натяжений
забывшихся в восторге скрипачей...

11.02.94

XI

Ты – Юдифь моя и юдоль,
ложем смерти твоя ладонь...
моя судьба в тисках твоих ладоней,
в бездонности, что синевы бездонней,
иль каплей бытия на блюде лона,
как голова предтечи Иоанна,
венчавшая пьянительные танцы,
увенчанные похотливой страстью...
...так обвенчай мою главу ладонью,
мучением моим, моей юдолью!

Пленительным восторгом зажигаясь,
танцуй, танцуй, волшебница лукавства!
Последним взглядом время прожигая,
сквозь боль и смерть шепчу тебе я: "Здравствуй!"

Танцуй, танцуй! Ещё не жил Вивальди,
и Сарасате не играл цыганам,
и Паганини скрипки безымянной
не обнажил израненную душу,
танцуй опять, мой ангел и мой дьявол!
Танцуй ещё, бог создал океан и сушу,
и свет, и тень, и ненависть с любовью,
меня – для мрака, а тебя – для танца,
стрелой мгновений прочертили брови
истому тела цвета померанца...

18.03.93

XII

Струнный квартет

1

Зачем опять в скрипичное плечо
вложил печаль тоскующий сверчок
и нервно вздёрнул бешеный смычок,
и целый мир безмолвный – ни при чем ?

Цикада из запечной ночи
зальётся горечью цикорной,
бросая зёрна многоточий,
прохладе пауз непокорна,

сплетает нити сухожилий
в сетчатку чувственных тенет,
то сложит , то расправит крылья
живой коленчатый кларнет.

Соль одиночества и холод
прольёт в тиши скрипичный плач
и бьёт, и бьёт хитинный молот,
звонарь души, ночей палач!

Калятся звуки в горне жарком,
чтоб расплескаться в горле струнном,
и дом, едва дыша, вдруг шаркал
бессонницею полнолунной.

Не умолкай, полуночный набат,
гори неугасающей свечой!
Пока сверчок не спит, бессонниц брат,
мне целый мир безмолвный нипочем!

2

А.Вивальди. Концерт соль-мажор

Как тихо на струне скрипичной
вздыхаешь ты,
как из далИ, из радунИчной
и с высоты...

Как сбивчиво биенье сердца
и скрипки плач,
как иноходца-иноверца
бросает вскачь...

Заплачет струнная свирель.
Под плач свирели
качает лунная качель
сад асфоделий...

И ключ скрипичный подберёт
цыган бродячий.
Умрёт-воскреснет и замрёт,
смеясь и плача...

Разбойным, дерзким трюкачом,
как чудо-дверцу,
он скрипицей, как тем ключом,
откроет сердце...

Смычок в полёте замер и
ему навстречу
мишенью посланной летит
несвязность речи...

Он, точно тетерь на току,
от скрипки пьяный.
И ранка от смычка в боку
тепла и рдяна...

Я у него смычок беру
из рук горячих.
Умру-воскресну и замру,
смеясь и плача...

И скрипицы весёлый плач
по струнам льётся,
покуда в сердце вешний грач
до слёз смеётся...

10.02.08

3

Видение музыки

Сначала дождь хлестал и лил потоком с крыши,
и я глядел в квадрат окна и долго слышал,
как бьются прутья струй дождя в мембрану кровли,
и я не знал ещё тогда, что всё запомню...

И я не знал ещё тогда, что всё замечу
из памяти, как из окна, где я жёг свечи,
и капал воск на нотный лист стекла за рамой,
и музыка и дождь текли сначала гаммой.

Под говор ставень, ветра гул и скрып качельный
вдруг стало можно угадать – виолончели!
Они молились, и клялись, и проклинали,
в созвучьях с воском и дождём вдруг застывали.

И обретали вечность, что дождём размыта,
она в картоне ль, в глине ль, иль соломой крыта:
клавиатур, клавиров пыль, волокна досок,
смычков, истёршихся средь струн, как Вещий Посох,

застыли немо под дождём сухою раной
и встали мощно предо мной стеной органа -
- дождливой влагою дыша близ виадуков,
виолончельная душа – лепнина звуков...

Мерцая в сумрачном нутре углём в камине,
свечи зрачок – кошачий глаз желто-карминный.
...Но вот из-за стены дождя – всё вновь иначе:
виденье звуков стало вдруг Стеною Плача,

но вот и плач уже застыл, как воск на нотах,
и стал рельефом на дожде, нектаром в сотах...
И вот уже дождя совсем почти не слышно,
лишь кошкой лунный луч скользит по мокрым крышам...

26.10.08

4

Виолончель
(портрет в трёх монологах)

Л.Н. в память
о мастер-классе
в московском
Центре оперного
пения Галины
Вишневской

1 – От футляра

Уложат, как младенца в колыбель,
и, бережно баюкая в движеньи,
блаженное подарят сопряженье
холодных струн о тёртую фланель...

Свидетель частого преображенья,
я слышал, как простая багатель*
предстала, как крестильная купель,
и крестница – в восторге обнаженья...

Оставленный всегда вознаграждён!
Я полон звуков множества имён:
вдруг перекличка влюбчивых синиц

под гулким сводом рухнувшей капели
с поющей глиной вешних черепиц -
- в нечаянном напеве вьёлончели...

*багатель – маленькая пьеса, технически несложная
и простая по содержанию.

2 – К смычку

Откроет музыкальный сундучок
волшебный ключик, колдовской крючок
фехтует на струнах
с самою Фортуной,
волОс тетивою стянут пучок...

3 – До канифоли

Трёт бархат подкладки, как моль,
глаза её – желтофиоль,
и лихо гуляет, шутя,
по конскому волосу вдоль...

18.10.09

Испанское трио

Хабанера

"...так, вспыхнув, начинает
танец свой она...",
Р. М. Рильке, Испанская танцовщица

Как капля ломит свой округлый край,
Живя предвосхищением потока,
Взор танцовщицы полон грозным током,
Как плеском моря вспенен птичий грай,
Или весна бродит безумным соком.

Как будто пробуждаясь и грозя
Прорваться в танце диким половодьем,
Иль пристяжной, сорвавшейся с поводьев,
Она кружит и пыльная стезя
Сочится раной, давленою гроздью.

Стежком прозрачной вязи на воде
Она мелькнёт, сестра морской звезде,
В колодезной глуши зеркальной тьмы

Застынет отплеском заснувшего гранита,
Недвижной взвесью пенной кутерьмы
И возродится в танце – Афродитой.

10.02.98

Фанданго

"Да здравствует ослепительное
Фанданго!"
Александр Грин, Фанданго.

Вот эти крылья, вышитые шалью -
- они сначала спят и неподвижны,
но вдруг, как ранним утром, встрепенутся,
навстречу свету шторой распахнутся
и, точно парус, к ветру повернутся
игрой движенья, в танце непостижной,
опутанные музыкальной данью...

они – в предвосхищении свободы:
о, только б им взлететь не помешали
те две руки, бескрылых от природы,
под складками цветной крылатой шали!

Ритм вторженья торжественной страсти
на гортанном цыганском наречье
окрыляет отважной властью
и ложится крылатым оплечьем.

Руки танца стремительней ветра
лёгкий холод к горлу проносят,
чтобы памятью горицветов
память танца летела в просинь.

Пропасть света зелёного блеска -
- холодея, припомнил сравненье:
поцелуй кастаньет, точно нить арабески,
или острого края её раненье...

Кружевную пену летящей шали
в переплеске волн на вьющейся юбке
только руки и удержали,
словно крылья – в ладонях – ручной голубки...

И отчётливый, ясный, прозрачный
переход за границу высокой сцены,
словно просто – сквозь дым табачный,
пропитавший картонные стены:

я дышу весёлым танцем юга,
сам звучу, как отзвук отдалённый,
Птица Танца назвалась моей подругой,
я – у ног её и ею окрылённый...

...отражённый в зеркале гитары,
в полынье, рождающей звучанье,
не объемля непомерность дара,
я шепчу прощенье и прощанье...

Вот её опущенные руки
и струны умолкшей бандерилья,
Птица Танца в песне о разлуке
держит сердце на горячих крыльях...

07.02.10.

Танго

Астору Пияццоло

На черной улице под кружевом заката
Они привычно – томно танцевали,
И вечер бликов в отблесках горбатых
Движенья легкие сопровождали
в ночь.

Кофейной тьмой дышали жабры улиц
И яркий свет метался в танце с мраком,
Как будто тесто с солью, с перцем, с маком
Месили в тесном ложе древних хлебниц,
Или на ложах купленных любовниц
Воскресло б семя выжженных смоковниц.

Они кружились в кружеве вечернем,
И платье красное с высокими разрезами
Взмывало ало-черным опереньем
И окружало кожными надрезами
Его встречавшее холодное презрение.

Живою кожей, смуглым слепком тела,
Воскрес из музыки любовный танец
И небо бросило ночной багрянец
На платье, что кружилось и летело,
На города вечерний глянец.

За бормотаньем пыльных каблуков
Бандонеон одышливо плетется
И жалоба его, как плач оков
В тюремном дворике под вечер раздается,
Но не обманет даже простаков:
Он сам с собою плачет и смеется,
Он знает сам, его ночной улов
На рынках утром быстро продается...

Тангейрос вновь глядит с вершины вниз,
Ее ж рука скользит по складкам тела,
Ах, как она к нему лететь хотела,
И вот он, этот гибельный карниз,
Шагнув к нему, она лишь вниз летела...

А он на цыпочках отходит, не глядит
На груду перьев из лохмотьев ткани,
И профиль неприступен, как гранит,
И взор его уносится в зенит,
Как вопль ее из выжженной гортани...

Ах, его руки, руки-шпаги, руки-крылья !
Они взмывали и разили в сердце разом
Стрелой отравленной, крылатой бандерильей,
Как острым жалом, иль безжалостною фразой...

Он смотрит холодно-угрюмо визави,
Чтоб не жалеть и не обнять, что было б слишком,
И кажется, забрызгана в крови
Его заиндевевшая манишка,
Но, видимо, исчерпана почти
Из сумерек воскресшая интрижка...

И танец стал как будто угасать,
Лениво-медленно течет его зигзаг,
Но кто мог знать и мог предугадать,
Куда его заманит лисий шаг !

Бандонеон довел чечётку до беды
И гнал её, как плот, широкой лопастью,
И грохотала бездна из воды
Для двух танцоров на углях у края пропасти...

Они танцуют у меня в груди,
В ладонях вечереющего сердца,
Гитарой брошенною бредит и гудит
Бандонеон заклятия твердит
Перед закрытой музыкальной дверцей,

То нервом скрипки, а то флейты нежностью
Бандонеон сзывает всю ватагу,
Чтоб показать искусную небрежность
Из стона струн с наждачною бумагой...

06.09.07.

XIV

Балладилья о рояле поэта

Чёрной ракушкой выброшен к отмели Стикса
музыкальный щелкунчик, Кристобаль близорукий, сквозь открытую створку с улыбкой сфинкса
цедит музыку перламутровым звуком.

Над клавишами времени силки
расставлены сетчаткой паутинной.
И мякотью латунною колки
свивают гусеницу струн пружиной.

Цикады времени меж медных струн живут,
в янтарных сотах ульев неумолчных
цикутой памяти питая мёд минут,
пружинным кружевом свивают кант бессрочный.

Скажи, о чем играть? Зачем, скажи!
В распахнутую настежь сердца клетку
влетают птиц янтарных миражи
и вьют гнездо на подреберной ветке.

На птичьем зеркальце пыльцы цветочной шаль,
иль это клавиш вензели литые
закрутят струнным кружевом в спираль
решетки парков, ветки, мостовые...

И по клавишам, как по щебню Гранады,
мерит пальцами вёрткие мили
то ли горный гул громовой канонады,
то ли вздох рыдающего Боабдиля.

Там, где небо обронит лазури ведёрко
в глубь ущелья, гулкого, как базилика,
отзовется эхо: «Гар-си-а Лор-ка...»,
булькнув цепью колодезной: "Ты, Федерико?"

Из блестящего – чёрного лака – комода
рвётся счастьем, болезнью, безумьем, горем,
плещет музыка полой водою без брода
и беснуется в пальцах покорным морем.

И кружится крыло околдованной птицы
в крышке лаковой небосвода.
Как пленительно в бездне кружиться
в такт неточности тщательного перевода!

Соком звёзд истекает луны апельсин,
плеском клавиш утоплен в янтарном просторе,
точно в миг распахнутый – Моцарт, Шопен, Дебюсси? -
воскрешаются небо, горы, и море.

Снежный цинк перламутровых клавиш мерцал
меж бугристых, как ночи, где плачут совы.
- Что ж ты Богу в сердце своём сказал?
- Я молчал.
- Что ж Ответил Бог?
- И Он ни слова...

Замедляется века оглохшего иноходь
на последнем витке механического завода.
Плещет в лунной заводи звёздная плоть
в такт неточности тщетного перевода.

Ветер спугнутой птицей взмахнет
изумрудным крылом из маренговых перьев,
словно души ушедших мольбой помянет
вздохом занавесей день успеньев.

А душа пойдёт одиноко бродить
по лугам, орошённым росой Грааля,
да вдруг примется тетиву мастерить
из струны сиротеющего рояля...

13.04.2000.

XV

ЗВОНАРЬ

Над грохотом приземистого мира
вся мощь оглохшего от счастья звонаря
из клетки звонницы восторгом кенаря
звонила гимн глаголящего пира:

над тишиной окрестных вод и пущ
плыл благовест пронзительно-печальный,
навек-навек разлучный и венчальный,
так с веткой венчан перевитый плющ...

...над всем, что было, колокольчик сердца,
глухой звонарь, я гулко раскачал,
и он качнулся к пропасти начал,

и колокольного органа скерцо
плескалось, точно волны о причал
бросали брызги солнечного перца...

27.12.93

XVI

Л. Н.

Мелодией романса опьянён,
я сплю во сне и я молю прощенья,
мне снилось волшебство предвосхищенья,
меня будил и вновь баюкал клён...

Я сплю, пока мой древний дилижанс
неровно дребезжит дорогой скучной
и сам собою песнею разлучной
рожденью слов предоставляет шанс...

Гитара говорит мне о любви,
а голос вторил о её измене
и взвешивал на роковом безмене
кинжала сталь и капельки крови...

И я скучал за стенкой жестяной,
за хрупкою скорлупкою пустячной,
статистом продвижения невзрачным
по кругу карусели заводной...

Колдует голос и за ним струна
латает тишины худой прорехи
и, точно птица, звонко из-за стрехи
звенит по мановенью колдуна...

О, как знаком мелькающий пейзаж!
сиди, глотай плацкартную дремоту,
минует разухабистую ноту
на лазерных рессорах экипаж...

И всё вернётся, повторившись вновь,
как андерсеновскою давней сказкой,
и Рембрндт вновь согреет в пальцах краски,
чтоб жаром их бежала в сердце кровь...

Крылатою посланницей летит
струна, мерцая углем из камина,
и захмелевшей веточкой жасминной
дарует лепестковый алфавит...

...мелодией романса опьянён...

08.03.09

XVII

Откровение

М. Л. Р.

"Музыка – это откровение
более высокое, чем мудрость и
философия".
Людвиг ван Бетховен

...опять осеннюю седмицу
в лесу и в поле проведя,
охотник в заговоре с птицей
против себя,

и осень, стылый заговорщик,
отмеривает тем двоим
не меньше льда, тепла – не больше,
чем в струнах целый мир храним...

...крылом качнётся хладная качель -
- зеркальный лак хранит прохладу тела,
о, как бы ты иначе со мной пела,
когда б тебя, птенец-виолончель,

попавшую в наш обморочный плен,
держал бы я меж огненных колен!

11.11.10.

XVIII

Токката*

Е.К.

...баркас у пристани покатой -
- трубач жестяный на носу
зеркальным раструбом щербатым
качает небо на весу,

и зов его, как гром неслышный,
летит к рыбацкому подворью,
где ангел жестяной над крышей
взнесён мольбой и прошлой болью...

...бег трубача в волнах крылатых,
взлёт ангела в лучах сиянья -
- в безмолвной жестяной токкате
забылось противостоянье...

*Токката (итал. toccata, от toccare – трогать,
касаться) – муз. пьеса для фп. или органа...

03.10.10

XIX

Вальс – романс

...вихрь колдовства с той шальной тарантеллой,
с шлейфом разлук обрученье навеки
в ваших объятьях, о Девушка в Белом,
с грустью на ваших заплаканных веках...

слушая жалобы грустной валторны,
всепоглощающей силой сочувствий
страждет о прошлом Женщина в Чёрном
с горечью болей прощальных напутствий...

жизнь промелькнула мгновенно и властно,
робкую нежность напомнив несмело,
вашей решимостью, Женщина в Красном,
всё существо напряжённое пело...

лунные дали за ближним холмом
в бликах кометных лучей заблистали,
кружится Девушка в Голубом
в звёздных ветрах, вознесённых мечтами...

20.02.90

XX

Фортепианный концерт
(кончерто гроссо)

"У музыканта главный инструмент –
не тот, на котором он играет, а тот,
который у него внутри."
Ольга Богуславская

...светлой тени накинута сеть
на хитиновый лаковый панцирь.
Чтоб крыло приподнять и взлететь
медным бликам воздушного танца,
надо струнам свободно запеть,

и в приподнятом пении струн
станет блекнуть и удаляться
рой пылинок, лучистый табун:
мир на лаковой спинке ларца
созерцает с ладони колдун:

и кружит, и кружит всё подряд
то ли звуков воздушных круженье,
то ли этот колдующий взгляд,
то ль ладони волшебной движенье,
то ли ларца зеркалящий яд,

чёрно-лаковым вспыхнет крылом,
на просвет отраженья светлея,
и несёт на себе свой разлом,
точно крест на спине скарабея,
вознося покаянный псалом...

Очаровано чудом звучанья,
фортепьяно продолжит рассказ
про ливанского кедра качанье,
про пустынного ветра скитанья,
про Печаль, что писал богомаз,

про лепнину для лютни и лиры,
что восходят на круг гончара,
изваявшего из поющей глины
пламень неопаляющего костра,
обжигающего стихиры...

и про чёрный холодный костёр
в чёрном лаке ларца-скарабея,
умирающего, как актёр,
воскресающего, как психея,
под крылом, разметавшим чёрный шатёр...

...под рукой, обмеревшей на миг,
обрывается обморок звука,
словно пропасть сорвалась в крик,
облекая простёртые руки
в медный вздох иль желтеющий блик...

...как янтарные соты, нутро фортепьяно,
как силки или сети, натянуты струны,
и рождается звук горьким вкусом тимьяна,
тёмно-жёлтой волной под зелёным буруном
чёрно-серой воды, ускользающей и горько-пряной...

...то ли саваном свет, то ли нимб
от топчана безжалостного Прокруста:
белых крыльев кровит перегиб –
- в овладеньи искусством овладеванья искусством
ангел сдерживал стон, а слышался всхлип...

...чернокрылый излом над крестом паука,
колченогий колчан изготовленных стрел,
из-за крышки крыла тетиву натянула рука ,
перламутр оперения клавиш белел,
как слепящая мраком кромешным пурга...

...эту чёрную шлюпку с крылом наподобие киля
и с обломком весла, подпирающим лаковый парус,
«по волнам моей памяти» раскачает не первая миля,
знать бы, сколько ещё этих милей осталось,
посчитать бы от первого шторма и до последнего штиля.

...перья белые слетят с вороного крыла,
перья чёрные слетят с молодого подранка,
белым – с чёрным, чтоб синяя птица опять обрела
волю к вымыслу, как к танцу – вакханка,
и оперенье к полёту – стрела,

чтоб синела сталь натянувшихся струн
тетивой арбалета на двадцать тонн
так, что загудит, как литой чугун,
лаковый хитиновый балахон
и готов бы взлететь однокрылый трёхногий вещун...

...он со мной говорит через век или два,
открывает закон цветка через формулу звезды,
воплощается сиянием божества
или мрачной силой вражды,
обретающих во мне черты сродства...

и наигрывая сам себе,
он посмеивается надо мной,
колченогий жук скарабей,
однокрылый кентавр подставной,
чернокнижник и чародей,

он играет зеркальным своим крылом,
и я вижу вен моих нитевидный моток,
и читаю себя исчисленным им числом,
и в зеркальный провал, как сорванный лепесток,
я взлетаю на лаковый волнолом...

20.05.97

XXI

Фортепьянный квартет

...когда высь осени прозрачна и чиста,
хмелеет в кронах охра и румяна,
качает зыбь на вздохах фортепьяно
три лакированных трепещущих листа,

когда смычок, волшебная игла,
ныряет в струнах сетчатой мембраны,
он будто штопает сочащиеся раны
зеркально-воронёного крыла...

...пробежка волка в имени творца
неслышным заклинанием жреца
переметнулась с клавиш на смычки,

с басовых струн на струнные дисканты
взмывают разъярённые сверчки
от бешено-спокойных музыкантов...

15.03.99

XXII

Из жизни объявлений

...под ветрами смут меж обыденных войн
объявлений полощутся лепестки
над руинами разорённых Трой:
"Обучу на рояле игре в три руки..."

...не проходит время гонений и зла,
и в Египет тропа горяча от следов,
и расплавленной змейкой строка сползла:
"Для шарманок -ремонт музыкальных валов..."

...разлинованный лист дрожит стрекозой,
в рукописных ресницах линялых глаз
истекает строка чернильной слезой:
"Сочиняю Реквием – на заказ..."

14.03.2000

XXIII

Музыкальная шкатулка

Музыкальная шкатулка
открывается ключами:
механическим, скрипичным
и ключом моей печали.

Вставив ключ в замок, в начале,
поворачивая плавно,
позабудь о всём не главном,
отвори мои печали.

Сокровенная шкатулка –
всё, о чём мы ни мечтали,
сохранили детства куклы –
и веселье, и печали...

...и дотрагиваясь нежно,
мы костюмы им меняли –
и Мальвине с Арлекином,
и Пьеро моей печали,

в круговерти масок, кукол
то терялись, то встречали...
Мир, уйдя под цирка купол,
не забыл моей печали:

у танцующей Мальвины
просинь неба за очами,
и кружИт без перерыва,
крУжит вальс моей печали,

Арлекин играет "драму"
с обольщеньем и речами:
менуэт танцует с дамой,
менуэт моей печали,

карнавальных тайн разгадки
за движеньями плечами:
болеро – как взгляд цыганки,
болеро моей печали,

и раскрашенные ярко
лоскуты цыганской шали
разметались. В шальных складках –
миг любви моей печали...

и в разлуке, обречённый,
за объятий обручами
мой Пьеро не наречённый
обручён с моей печалью...

Переменчивых картинок
бег не ведает причала,
уследить бы различимость
радости с моей печалью:

бросив войны и ремёсла,
арбалеты и пищали,
вилы, сети, вожжи, вёсла,
куклы зрят в глаза Печали,

гордые ломают спины,
мирные грозят мечами,
куклы рвут с лица личину!
И мою – с моей печали...

Весь калейдоскоп событий –
за потухшими свечами.
Песню свадьбы или тризны
все поют с моей печалью?...

Музыкальная шкатулка
закрывается ключами:
механическим, скрипичным
и ключом моей печали...

Вершины гор казались бугорками
В долинах из несбывшихся надежд,
А сила веры в избранность богами
Крушила неподатливый рубеж.
Кристальность чувств натянуто звенела
От взглядов косоватых и прямых,
И не было им никакого дела
До дел житейских в негах неземных.
В её улыбке пряталась Джоконда,
Сжимая мысли в страстные тиски...

Но только Мону подцепила Хонда,
А Леонардо спился от тоски.

Arifis - электронный арт-журнал