Праздник убывает как ребёнок,
выплеснувший резвости лимит…
На столе родном и удаленном
мой бокал не тронутый стоит.
Там на пузырьках, катая время,
воздух не пускает пьяный дух…
Новый,
Дай им всем быть там и с теми,
где уже и здесь дорога – пух.
Поступью уверенной и мягкой
белый кот на лапах подойдёт,
под подушкой лунные подарки,
чистых слов и мыслей хоровод.
Старый год…
Дороже всех мистерий,
глупых тяжб истории с судьбой,
в этот год, я так тебе поверила,
словно перестала быть собой,
той перековерканной и битой,
клятой за уродство доброты,
мира удалённый с неба взгляд,
стал дорог счастливым оберегом -
Годом обретения тебя.
Никогда такое не забудут…
Станем обращать усталость в чудо,
всем, кто попадет словами в душу.
Пьяные снегурочки поют,
ангелам зимы пытаясь в стужу,
выправить похмелье от сияний
северных в районе головы,
И метель то плачет , то поёт,
всем, кто еще все-таки живет…
Отшопиться
и сплюнуть за плечо
нектаром перламутровых дождей.
Усталое сниму с твоих ладоней,
а мокрая от слез бумага, тонет,
и, кажется, вода уже горит.
А праздник – это нежное внутри,
в словах, которых искренне и жалко,
пускать как на панель талант весталки,
кассандря медяки конкистадор,
не знающих ни боли, ни любви.
Бог Года...
И их прижги гирляндами на ёлках,
в оргазмы обнимающихся стрелок,
шампанским измождением любви,
пробившим потолок от нетерпенья
и выпустившим старый дух от года,
как белок с колеса в разгул свободы,
узнать, что есть добро и чудеса.
А новый будет старым словно дым,
единственный, не выкупленный сделкой,
не выжатый Луны янтарный джуз,
у ног твоих и ведьмой, и сиделкой,
где праздник –
каждый Новый день с тобой,
без снеди, суеты и ритуалов.
Курантами вагантов не убить.
Рука в руке и каждый день
– начало.
Сейчас я только плачу, где кричала.
И только так научишься любить…
Сон – мустангом уносит в прерии,
День – петлей, не сбежать далеко.
Жизнь привычно уходит в белое,
К сожалению, в «молоко».
Города...
манят дурней и жрут
Красотой, чудесами разными.
Я не видел красивее тут
Лица женщины
в минуту оргазма.
Ночь страшит ибо смерть темна.
Угольком мысли тлеют в темени
Входит в черном леди Луна
Остается все меньше времени.
протянутую руку не возьмешь,
в глаза не взглянешь, робость поцелуя
как летний, в солнце уходящий, дождь,
почувствуешь ли? шепотом – люблю я –
не растревожить милое лицо,
и сердцу не нанесть сладчайшей раны,
и пусть чуть скрипнет старое крыльцо -
дверь не пропустит сказку без изъяна,
чей незатейливый мотив хорош уж тем,
что предугадан хор аккордов и триолей,
где нежной фугой новогодних тем
неслышно ночь роняет пух над полем
и даже если это всё – напрасный сон,
ты в нём
и светел наш вчерашний небосклон!
В священный месяц Драбадан,
что к нам пришел на Русь святую,
я наливаю в свой стакан
шипучку, мерзкую такую.
В священный месяц Драбодан.
Потом, икая, как баран,
налью уже холодной водки
и мне, от самой от Чукотки,
сестра ты будешь и братан,
в священный месяц Драбодан!
Бей десять суток в барабан,
дуди в дуду, кути, куражься,
лишь на работу не покажься,
в священный месяц Драбодан.
Сей праздник нам от Думы дан.
Пока от водки мы ржавеем,
им – опасаться в Куршавеле,
что возвращаться – в Магадан.
В священный месяц Драбодан!
Восточные забавы…
Из амфоры кальяна беззвучный терпкий стон,
и трещинками губ горчит и нежно ломит,
но память утихает
на лоно пустоты,
течёт тумана дым, давлея в нежность праны,
и золотой закат становится родным...
Порвать дорожки дней на топи тихих слёз,
не складно, но всерьёз,
то в лоб , то на коленях,
контрольный рикошет – вопроса на вопрос.
Дом птицей по стеклу уходами простужен.
Восточный оберег…
С тобой кальян не нужен.
Разомкнутости рук позёмка опозданий,
Душа болит как губы за первое свиданье.
Храни тебя во сне, слов голод ненасытный,
от казни пустоты до козней нежной пытки,
красивой как цветы седой резьбы кальяна,
Серебряной росой любимого тумана…
