Arifis - электронный арт-журнал

Солидный диагноз. 

Сподынюк Б.Д. 

Рассказ. 

Представьте себе, дорогой читатель, ситуацию, при которой в городе с населением более миллиона человек, в двух разных средних школах расположенных в разных районах в один и тот же день, в одно и то же время (плюс, минус пять минут расхождения) два классных руководителя, женщины педагоги, обеим за сорок, хохотали так, как они ещё никогда в жизни не хохотали. То есть смеялись до слёз из глаз, до потёков туши, которой у них чуть-чуть были подведены веки и ресницы. 

Отсмеявшись, каждая из них разрешила сесть на место ученику, давшему ей справку, которая и вызвала этот приступ смеха. 

Но, как не поделиться с коллегами, поэтому каждая из педагогов, приказав ученикам сидеть смирно и прочесть параграф №_5 в учебнике физики, вышла из класса и направилась в учительскою, где и прочитала незанятым на уроках учителям справку, которую ей вручил ученик пятого класса ( в одной школе это был Алексей Кривцов, во второй школе Борис Степанюк). 

Текст справок, предоставленных классным руководителям пятых классов в обеих школах, был одинаков и, соответственно, вызвал такой же гомерический хохот у учителей в учительских. 

Вернувшись в класс, оба педагога предупредили учеников, вручившим им справки, о том, чтобы они, без родителей, в школу не являлись. 

Дальше, учебный день в каждой школе покатился согласно учебному плану, утверждённому директором школы. Занятия закончились, так же, по плану, и ученики, дружной гурьбой, разбежались по домам. 

На улице Свердлова у дома номер 102 стоял Степанюк Боря и ждал своего закадычного друга Лёху Кривцова. Настроение у Бори было отвратительное. Буквально, две недели назад отец провёл с ним воспитательную беседу на тему отношения Бори к изучению Русского языка и его поведения в школе. 

В тот раз беседа окончилась, чисто, с применением приёмов и методов дипломатии, но отец пообещал твёрдо, что в следующий раз, если Борис не переменит своего отношения к учёбе, отец применит силовые методы его убеждения о необходимости наличия образования у человека. Борька хорошо знал своего отца и любил его безмерно. Он чётко помнил, что отец человек слова, если пообещал, то выполнит обязательно. И, буквально, физически ощутил на двух выпуклостях задней части своего тела, силовые методы отца. 

В этот момент Боря увидел, переходящего трамвайные пути, Лёху. Тот, так же, не шёл, а тащился домой, как на плаху. 

– Лёха, а ты чо, спалился, тоже? – видя выражение лица Лёхи, спросил Борька. 

– Я ничего не могу понять, – возмутился Лёха, – я своей классной дал точно такую же справку, как ей дала Ленка Рогозина. Классная у Ленки взяла справку, что-то отметила в журнале, и к Ленке, больше, не приставала. 

У меня она взяла справку и, прочитав её, вдруг, начала хохотать, как ненормальная, потом вызвала родителей в школу. 

– Слушай Лёха, – перебил его Борька, – у меня всё произошло, точно так, как ты рассказал и с тем же результатом. Моя классная тоже ржала как скаженная, потом побежала в учительскую, и я слышал, как в учительской учителя, хором, хохотали. У классной, от смеха, аж, тушь по щекам потекла. 

– Борь, но нам с тобой не до смеха, – уныло сказал Лёха, – мы, когда делали эту справку, что-то там не то написали. 

– Айда к тебе, – предложил Боря, – у тебя же черновик остался. Посмотрим. 

– Лёха с родителями и сестрой Асей, которая была на семь лет старше его, жили в двухкомнатной квартире на втором этаже. Отец Лёхи был подполковником запаса, и после окончания войны, ещё, года четыре служил в Германии, откуда вывез много трофейного барахла, в числе которого была пишущая машинка с двумя шрифтами на клавишах, немецкими буквами и русскими. Шрифты переключались специальным рычажком. Покойный отец матери Лёхи, ещё, до революции практиковал врачом, и после его смерти сохранилась печать. Она была кругленькой и маленькой. По центру печати был выгравирован Российский герб с двуглавым орлом, а по периметру шла гравировка прописными буквами надписи «Врачь Кривцовъ Вадимъ». 

Когда, две недели назад, Борис с Лёхой лазили по прибрежным скалам, они нашли на одной из них, обращённую в сторону моря, естественную площадку. Она была хороша тем, что людей находящихся на этой площадке невозможно было увидеть ни с берега, ни с пляжа, ни с соседних скал. 

Было начало апреля, и погода стояла тёплая, вода в море была градусов пятнадцать. И друзья решили, пропустить занятия в школе. Вместо занятий углубить и расчистить найденную площадку, чтобы на ней четыре взрослых человека могли лежать и загорать, ничем себя не стесняя. 

Лёха выдвинул идею, которая заключалась в том, что они отпечатают на машинке две справки в которых укажут, что Лёха и Борис болели то время, которое они прогуляют. 

Чтобы не лохануться, Лёха стащил из-за обложки журнала справку, которую дала классному руководителю его соученица Ленка Рогозина, и которую классная положила за обложку классного журнала. 

Неделю друзья провели в своё удовольствие. Они нашли куски арматуры и ими, как ломиками, выдолбили и расширили площадку, сделав её большой и ровной. Затем в скале выдолбили ступеньки, они получились, как природные ямки и не выдавали место расположения площадки. Утром родители давали им бутерброды в школу, они покупали дополнительно водичку и питанием были обеспечены. И за неделю накупались, загорели под ярким весенним солнышком, выдолбили площадку. 

В субботу сели к машинке, дождавшись, когда родители Лёхи уйдут на Привоз. Они провозились часа полтора, отпечатали справки точно такие же, как сдала Ленка Рогозина, а вот с диагнозом их мнимой болезни вышла заминка, так как ни Лёха ни Борька в медицине образованы не были. 

Зато, у Борьки была сестра, которая оканчивала медицинский институт и, как раз, сейчас, сидела дома и зубрила, готовилась к государственным экзаменам. Друзья решили отложить работу по изготовлению справок, пока, Борька не узнает у сестры какой-нибудь солидный диагноз, который кладёт в постель человека минимум на неделю. 

Борька крутился около сестры около часу, но подойти к ней, чтобы задать вопрос никак не мог. У неё что-то не выучивалось, и она была злая как мегера. И вопрос необходимо было задать так, чтобы она не догадалась, для чего Борису нужны эти медицинские термины. Наконец он услышал, как она бубнила название болезни. Борьке показалось, что такое название болезни научное и солидное. Он записал название на ладошке руки и пошёл к Лёхе. Там они напечатали в графе «Диагноз» в каждой справке крупными заглавными буквами – ФИБРОМИОМА. Затем, немного прикрыв двуглавого орла на гербе бумажкой, поставили на каждую справку печать.  

Придя к Лёхе домой, они ещё раз осмотрели черновик справки и ничего в нём не нашли. Он был похож на справку Ленки Рогозиной один к одному. Только на справке Ленки в графе «Диагноз» было всего три буквы ОРЗ, а в их справках такой солидный диагноз. 

Лёха, – задумчиво спросил Борис, – а у твоих родителей нет случайно медицинской энциклопедии? 

Борь, а ты знаешь, мне кажется что есть, – ответил Лёха и пошёл к книжному шкафу. 

Минут пять он что-то бубнил, выбирая книги, а затем достал толстый фолиант. Он был выпущен в 1939 году и назывался Энциклопедия медицинских терминов. 

Вот, – протянул он фолиант Борьке, смотри. Моя маманя, во время войны, работала операционной сестрой на фронте, и воинское звание у неё было – лейтенант медицинской службы. 

Отлично, – обрадовался Борька, – сейчас прочитаем что это за болезнь такая. Вот буква Ф, так, так, есть! 

ЧИТАЮ: «Фибромиома, или фиброма, это широко распространённая доброкачественная опухоль, произрастающая из мышечного слоя матки. Встречается у одной женщины детородного возраста из пяти. Чаще всего фибромы обнаруживаются у женщин старше тридцати лет……. Борька замолчал. 

– Ну, Борька, ну охламон, – набросился на него Лёха, – как же тебя угораздило выбрать такой диагноз. Теперь я понимаю, почему наши училки так хохотали, что чуть не уписались. 

– Да, Лёха, – сокрушённо сказал Боря, – вот мы с тобой попали. Теперь я понимаю эту поговорку, которая гласит: « Ученье свет, а не ученье тьма». Выхода нет, нужно идти сдаваться родителям. Я, точно, в этот раз, получу жманов. 

– Мне, тоже, изрядно достанется, – вздохнул Лёха, – но мы же можем пообещать предкам, что выучим всё то, что прогуляли, глядишь, и лупцевать не будут. 

– Это наш единственный шанс, – подтвердил Борька. 

Конец. 

Нас познакомила общая приятельница. Мы часто ходили вместе в театры и на выставки, и общались в основном на эти темы. Но при постоянном общении, разумеется, неизбежно мелькают какие-то личные моменты, и я стала замечать, что если Таня упоминает о родителях, то только в прошедшем времени, в основном в виде упоминаний о детстве. «Мама тут недалеко работала, я часто ходила по этому району пешком, все переулки знаю». «Папа любил фотографировать, печатал снимки в ванной». Пару раз Таня вполне чётко упомянула, что мама – покойная. Спрашивать подробно все присутствовавшие то ли постеснялись, то ли решили, что вся компания,кроме них, и так в курсе, а лишний раз бередить рану не стоит. 

В общем, по обрывкам разговоров получается, что её родители погибли вместе (похоже, что в автокатастрофе), когда Тане было лет восемнадцать или девятнадцать. Это – достоверно более или менее. Дальше начинаются расхождения и разночтения. Вроде бы есть муж Саша, но кольца Таня не носит и при нас с ним никогда не созванивалась (а мы несколько раз ездили вместе на несколько дней). А когда выбираемся куда-то компанией, этот Саша никогда не может пойти с нами, всегда у него дела. Вроде бы она собиралась через две недели ехать во Францию, но когда я упомянула, что надо наконец сделать себе загранпаспорт (несерьёзно как-то в двадцать первом веке жить без загранпаспорта!), согласилась со мной – ей тоже надо бы уже оформить. И ещё, и ещё, уйма мелких несостыковок, даже если не придираться. Такое ощущение, что человек придумывает свою жизнь, как роман или сагу, но почему-то не на бумаге, а в жизни... Получается, знаете ли, интересно, значительно талантливее, чем у многих. 

Буквально на этих выходных мы с Таней и ещё одной приятельницей ходила в кино. А Саша снова не смог. Таня – очень хорошая компания для посещения зрелищных мероприятий, с ней интересно поговорить об искусстве и у неё отличное чувство юмора. А уж что из её рассказов о себе правда, а что – нет, и есть ли у неё кто-то, кроме нас и тёти Маруси, которая ей часто звонит, тут совершенно неважно.  

Meмеntо моri, 

Или как быстро остаться без штанов. 

Мои родители, ещё, с детства удивлялись моей расчётливости, когда дело касалось денег, то есть их расходования. Я никогда не был жмотом, никогда не стремился получить что-то за чужой счёт, никогда не жалел денег на благотворительность и любому человеку который протягивал руку за подаянием я никогда не отказывал. И, невзирая на это, у меня как-то получалось скопить какое-то количество денег, если они были нужны для достижения поставленной перед собой цели. 

Если появлялась цель купить автомашину, то я устраивался на дополнительную работу, халтурил вместе с моими друзьями электриками по строительству линий электропередач к дачным посёлкам. Потом мы делали вводы в садовые домики и разводку в домиках с установкой счётчиков, розеток, выключателей. Каждую субботу и воскресение мы зарабатывали на четверых по триста пятьдесят, четыреста рублей, что по тем временам были очень хорошие деньги. 

Проработав, таким образом, всё лето мы, проживая около моря, были, абсолютно, без загара, но зато с деньгами. Короче, купил я себе автомобиль «Жигули» новенький, фисташкового цвета. 

Вскоре, подросла дочь и, на горизонте, забрезжило её замужество со всеми вытекающими из него последствиями. Те из читателей, кто выдавал дочь замуж, поймут, что я имею в виду. 

Всеми правдами, неправдами я пробил себе командировку за границу на три года, и привёз достаточно денег, чтобы и дочь замуж выдать, и квартиру отремонтировать, и хороший запас денег на чёрный день иметь.  

Казалось бы, что ещё нужно человеку. Он работает, квартира хорошая, жена, тоже, пилит без особого азарта, а чтоб не расслаблялся. Возраст – сорок два года, силы и желание жить есть, друзей много, хобби – охота. Живи себе и радуйся. 

Но как говориться человек полагает, а бог располагает. Начало что-то у меня першить и болеть в горле. Я пару таблеток стрептоцида заглотну, и боль проходит. Неделя, другая нормально, потом опять болит. Ну, думаю стрептоцид, уже, архаичное лекарство, купил упаковку «стрепсилса» и ношу её в кармане, только боль проснётся я леденец «стрепсилса» с эвкалиптом в рот и спустя некоторое время боль уходит. Прошло месяца три и я, как-то, задал себе вопрос: «А не удивительно ли это, что около полугода у меня боли в горле, а я сосу леденцы толку от которых, максимум, на три дня». 

Зная квалификацию врачей в участковых поликлиниках, их зарплату и, соответственно зарплате, их желание лечить, я, всё же, уповая на клятву Гиппократа и основной её постулат «Не навреди», пошёл к участковому врачу.  

Просидев в череде бабушек около половины рабочего дня, я зашёл к доктору, специалисту по человеческим ушам, горлам и носам, что было написано на двери её кабинета. В кабинете приняла меня молодая женщина лет двадцати восьми, судя по её движениям, явно, молодой специалист. Я объяснил ей, зачем пришёл, но она, взглянув внутрь ученической тетрадки, которая в поликлинике служила историей моих болезней и посещений поликлиники, послала меня сдать анализ крови, мочи и кала, затем обязательно потребовала справку о прохождении флюорографии. 

На мою попытку протестовать, она ответила: «Скажите спасибо, что вы не женщина, а то бы вы, как миленькая, загремели ещё и к гинекологу». 

Я, только, на секундочку представил свой визит к гинекологу, (знаю со слов жены, сестры и ещё нескольких подруг) то, чуть, в кабинете у этого любознательного врача не рухнул на колени с благодарностью Богу, что он сделал меня мужиком. 

В итоге, пришёл я к ней, спустя неделю со всеми необходимыми ей анализами. Она внимательно изучила все анализы, затем усадила меня напротив себя, надела на голову круглое зеркальце с дырочкой посредине и, начала изучать моё горло. Я раз двадцать открывал и закрывал рот, столько же раз говорил на разные лады: «А-а-а-а», затем она села и задумалась. Узнав, что я, уже, полгода ощущаю боли в горле, она категорически запретила пить всякие лекарства, включая и мой «стрепсилс», и дала мне направление на консультацию в областной онкологический центр. 

Вот и представьте, с каким настроением я вышел из её кабинета. В голове моей билась, как маленькая птичка одна и та же мысль: «Мне сорок два года и у меня рак горла!!!» 

Я обречённо взглянул на направление и увидел, что консультация будет через десять дней. Я позвонил своему шефу на работе и взял отпуск, за свой счёт, на десять дней. 

Выходя из телефонной будки с настроением, которое можно было выразить словами: «Плевать на весь мир! Я скоро умру! Нужно, хоть, оставшееся время пожить так, чтобы было что вспомнить, когда буду умирать», я, нос к носу, сталкиваюсь со своим другом с которым, будучи холостяками, мы весело проводили время. Потом, каждый из нас женился, и спустя пятнадцать лет почти в одно и то же время развелись со своими жёнами.  

Бобчик! Кешка! Почти одновременно раздались радостные вопли. 

– Ну как ты, Кеш! Что дома, что на работе?- спросил я. 

– А что дома, живу один. Ты же, наверное, слышал, что я разошёлся с Алкой. Мы поделили нашу трёхкомнатную квартиру на две однокомнатных. Мне досталась на Гайдара ей на Адмиральском проспекте. А как ты? 

– А у меня Кеш, совсем, хреново. Мало того, что я тоже разошёлся с женой, так у меня доктора обнаружили рак горла, и жить мне, наверное, осталось всего ничего. 

– Да ты что, Бобчик!!! Это же можно ох….ть! Это, уже, окончательно? 

– Да хрен его знает. Эта докторша, от которой я сейчас вышел, неделю меня разными анализами мучила, в итоге послала в Областную онкологию. Но у меня ощущение, что это окончательно. Горло болит постоянно в течение полугода. 

– Старик, – Кешка старался меня поддержать, – поехали сейчас ко мне. Посмотришь на мою хату. Выпьем по рюмашечке спирта чистого, медицинского. Маманя мне целый казан капустной соляночки с мясом привезла, а для запивания у меня есть полный ящик «Мартовского» пива со знаком качества. Я собрался поклеить свежие обои, вот и поможешь мне. От меня позвоним Рыжему, чтобы и он приехал нам помочь. У тебя как с работой? 

– Позвонил шефу, взял десять суток отпуска за свой счёт – ответил я. 

– Тогда чего мы ждём, – Кешка поднял руку, останавливая такси, – погнали. 

Мы сели в такси и через минут двадцать были у Кешки. У него действительно было пол литра чистого медицинского спирта. Он поставил огромный казан с жирной солянкой на конфорку газовой плиты, а сам сел у телефона звонить Рыжему. В общем, пока я подогревал солянку и расставлял рюмки под спирт и бокалы под пиво, Кешка обзвонил человек десять наших общих друзей. Он каждому, со слезой в голосе, рассказал, что со мной, и каждый захотел приехать, чтобы лично поддержать друга Боба в это тяжёлый для него час. 

Не прошло и получаса, как в квартире Кеши уже было восемь человек, после двух тостов идея которых сводилась к тому, что все под богом ходим, поэтому мне не стоит расстраиваться, я чувствовал себя лучше. Когда разлили в рюмки остатки спирта для третьего тоста оказалось, что нам хронически не хватает выпивки. После этого открытия все с интересом посмотрели в мою сторону, кто-то, даже, в пол голоса поделился с соседом своим наблюдением, в котором он утверждал, что, ещё, ни разу не видел похороны, в которых за гробом с покойником везли бы сундук с деньгами. После выпитого спирта все казались мне милейшими людьми и я, ощутив угрызения совести, выгреб из карманов всю наличность, которая у меня была с собой. Как назло, я не выложил полученную вчера зарплату с квартальной премией, поэтому денег получилось около трёхсот рублей. Кешка, взяв у меня из рук деньги, отдал их нашему товарищу Константину. 

– Кот! – сказал он пафосно, – нельзя мелочиться, когда наш друг в беде, давай, бекицер, дуй в гастроном и возьми всё самое лучшее, денег для друга не жалей. 

Кешка и Кот были напарниками и работали таксистами, поэтому у них были знакомства, используя которые можно было взять хорошую водочку, итальянский ликёр «Амаретто», пару ананасов, апельсины, бананы, пару баночек красной и чёрной икры. 

– Кеш, – задал я вопрос, цепляясь за остатки здравого смысла, – а на какой хрен нам нужен ликёр «Амаретто»? 

– Бобчик, ты же сын интеллигентных родителей, – укоризненно ответил мне Кешка, – сам интеллигент в третьем поколении. И я не верю, что ты заставишь дам пить водку. 

– Каких дам, – спросил я, обводя глазами квартиру Кешки, – откуда они возьмутся? 

– Сейчас Кот их должен привезти. Мы с ним их уже обкатали, – без всякого стеснения ответил Кешка, – девочки хорошие и не, очень, дорогие. 

В этот момент хлопнула дверь, и появился Кот. В руках у него было четыре огромных пакета, лунообразное лицо Кота лоснилось от предстоящего удовольствия, сзади за ним стояли три девицы не совсем тяжёлого поведения. 

– А зойхен вей товрищи боярцы! – приветствовал он гудящий коллектив, – а есть среди здесь коммунист Шуцкий. 

– Не среди здесь, а между тут, – автоматически ответил я. 

– О, вот же Бобчик, – удивился Кот, как будто впервые меня увидел, – девочки, бекицер, поцелуйте виновника торжества и шагом марш на кухню. Нужно то, что в пакетах, разложить по тарелочкам и подать на стол.  

Он отдал девицам пакеты и придал им вектор движения, шлёпнув каждую по заднице. Затем достал из-за спины гитару и дал её мне. 

Бобчик, сбацай нашу любимую. Садись около Кешки, я сейчас сяду рядом с тобой. 

За столом с учётом девиц сидело человек пятнадцать. В ход пошло всё, на чём только можно было сидеть. 

Кешка освободил мне место рядом с собой, с другой стороны рядом с ним сидела блондинка, которая по локоть засунула руку в его ширинку. 

Я взял пару аккордов на пробу и голосом В.Высоцкого с хрипотцой запел: 

«А на дворе стоял Рождественский мороз, 

По деревне проходил большой обоз, 

Кони, фыркая, несли под косогор, 

Оставляя позади сосновый бор. 

А в том бору, уснувшем у реки 

Как рассказывали раньше ямщики, 

Есть селение, в селении корчма, 

Хозяйка сводит там всех жителей с ума….. 

И под эту мою песню провозглашались тосты, ребята, наперебой, расхватывали девиц на колени, то и дело, удаляясь с ними в ванную комнату, с которой был совмещён туалет. 

Поэтому тем, кто пытался туда прорваться по естественным надобностям, приходилось ожидать, иногда, минут по двадцать. 

Я допел первую песню, потом на бис исполнил ещё одну песню Высоцкого, затем передал гитару Кешке. Видимо у блондинки, которая сидела рядом с Кешкой, устала рука от попыток разбудить в нем мужика и она переключилась на Рыжего. Того долго уговаривать не пришлось, и он уволок блондинку в ванную комнату.  

А наш междусобойчик набирал оборотов, откуда-то появились люди, которых я видел впервые, я позвал Рыжего и Кота и спросил у них, что это за ребята, но никто не знал чьи это друзья. Поэтому было решено избавиться от них. Мы подходили с Рыжим к незнакомому парню и спрашивали кто из людей в этой комнате его друг. Если гость начинал путаться в показаниях, Рыжий брал его за холку и подводил к Коту, который давал ему лёгкий пендель под зад, с просьбой не возвращаться. Таким образом, мы выкинули человек шесть, которые, неизвестно как, просочились в квартиру Кешки. Из полного ящика водки «Пшеничной» (20 бутылок), осталось только пять, но народ был, уже, несколько уставший и поэтому на утро осталась одна бутылка водки. Под конец мероприятия, когда меня развезло капитально, я всё пытался поплакаться в жилетку то Кешке, то Славке, то Рыжему о своей горькой судьбе, ну вы помните, как она звучит. 

А кто не запомнил, могу напомнить: «Мне сорок два года. У меня рак горла. Я скоро (Через месяц, через неделю, завтра) умру. Единственный, кто, на моё нытьё, среагировал адекватно был Кот. 

– Не с-с-сы Бобчик, – успокоил меня Кот, – умрёшь, мы тебя похороним по высшему разряду. Долго Одесса будет помнить твои похороны. 

Только оставь тут четыре чёрных презерватива, Я, Рыжий, Кешка и Славка выразим твоей жене своё соболезнование. 

– Я с ней развёлся, – автоматически ответил я, – а почему презервативы должны быть черными. 

– Так они же траурные, – удивился Кот моей непонятливости, – чтобы человек, выражающий твоей жене, таким образом, своё соболезнование, делал это медленно и печально. 

– Да не тебя в ж-пу Кот, – взвился я, – несёшь всякую хренотень, а я тебя слушаю, уши развесил. 

– Не обижайся Бобчик, – с улыбкой ответил Кот, – я, например, твёрдо, знаю, что ничего страшного с тобой не произойдёт. Эта старуха в чёрном платке с косой испугается и свалит прочь. Она же видит, как мы реагируем на её намерение что-то с тобой сделать плохое. Мы ей этого не дадим. 

– Ну, слава Богу, – с облегчением сказал я, – хоть один за меня заступился. Идём, пока есть, выпьем водки. 

Мы с Котом выпили ещё по сто грамм и, обнявшись, заснули прямо за столом. Междусобойчик, начавшийся как дружеская попойка, превратившийся, потом, в лесной пожар и затихал, как лесной пожар. Время от времени кто-то, в каком-нибудь конце стола, пытался что-то сказать, поднимал рюмку и выпив её затихал…. 

Утром в квартире Кешки оказались только наши. Все ходили с постными лицами, всех мучил алкогольно-абстинентный синдром в самом подавленном из состояний.  

На столе стояла одна бутылка водки не выпитая вчера. А нас восемь человек, но похмелиться можно. Кешка соскрёб с гитары красную икру, хлеб был и мы разлили эту водку в восемь рюмочек. Похмелились. Но вместо того чтобы утихомирить или вообще снять состояние алкогольно-абстинентного синдрома, получили абсолютно противоположный эффект. Теперь, при всех оставшихся симптомах похмелья, мы приобрели неуёмную энергию в поисках выпивки. Прежде всего, обыскали Кота, но кроме жалких медяков, у него ничего не нашли.  

Кот!!! Где бабки, и не пытайся нам рассказать, что ты всё потратил? – тормошил его Кешка. 

У Кота были испуганно-непомнящие глаза, абсолютно круглые как у его природного сородича, когда тот гадит на огородную грядку. 

Ясность на ситуацию пролил, сам того не желая, Санька Андрюшкин. Он, ещё с вечера, настроился на секс с одной из девиц, но водка не дала ему осуществить это мероприятие, он вырубился на кухне, ожидая более удачливого товарища, занимавшегося сексом в ванной комнате. Вырубиться он вырубился, а настрой на секс остался многократно увеличенный утром, потому, что, дополнительно, хочется в туалет по маленькому, но очень важному делу. Он ринулся в ванную комнату и увидел, спящего в ванной, Портоса. Тогда он вернулся в комнату и задал вопрос, который и прояснил ситуацию с деньгами.  

– Костенька, – ласково обратился он к Коту, – а где же наши девочки? 

В круглых глазах Кота мелькнули искорки памяти, и он забушевал: «Ах суки, б---ди подзаборные, это они вытащили все бабки и свалили, когда мы тут пьяными валялись. 

Я им не завидую, когда поймаю их». 

Эта его фраза послужила катализатором взрыва хохота, который раздался сразу после этого его спича. Все смеялись так, как не смеялись больше никогда и, глядя на недоумённое лицо Кота, аж, заходились в смехе. 

Вылезший из ванной Портос, с отпечатком сливной сетки ванны на щеке, держась за голову, вошёл в комнату и спросил: «А шо это вы так ржёте, славяне?» 

После его слов и его вида ржачка многократно усилилась с истечением слёз из глаз, икоткой и прочими проявлениями весёлости.  

Не получив ответа на свой вопрос Портос, глядя на оскаленные в смехе лица, (я бы сказал рожи) вдруг, засмеялся сам, таким, меленьким и тоненьким смехом. Представьте себе такую картинку. Стоящего огромного, килограмм на сто, мужика с отпечатком сливной сетки ванны на щеке и смеющегося мелким тоненьким смехом. Эта картина вызвала дополнительный взрыв смеха, который закончился стонами, охами, ахами. 

Отсмеявшись, Рыжий вспомнил о деньгах, то есть об их отсутствии. 

– Знаете что мужики, – вдруг независимо от себя произнёс я, – давайте оставим здесь Кешку, Саньку и Портоса чтобы они проветрили помещение и убрали хату, а я, Кот, Рыжий, Славка и Попов поедем ко мне. У меня на книжке две с половиной тысячи рублей. 

Тысячу я оставлю дочке в подарок, вторую тысячу дам ей, чтобы достойно меня похоронила, а пятьсот рублей нам, чтобы мы не скучали до момента, когда меня заберут в Онкологию. 

– Мудрое решение Бобчик, – полез ко мне целоваться Кешка, – ты настоящий друг и глава своего семейства. 

– И ещё одно условие Кот, – глядя ему в глаза, произнёс я, – ты мне пообещаешь при всех, что не будешь преследовать тех девиц, которых ты вчера привёз. Они, честно, взяли деньги за работу, которую исполняли, как могли. Им нужно памятник поставить за их терпение. Вы бы посмотрели, со стороны, на свои, что вчерашние, что сегодняшние рожи. 

– Бобчик, будь спок. Я обещаю. 

-Тогда команда, что едет со мной на выход шагом марш. 

Мы сели в троллейбус и доехали до вокзала. Там была моя сберкасса. Предварительно мы зашли ко мне домой, и я взял сберегательную книжку и паспорт. Я снял со своего счета все деньги плюс проценты по вкладу и тут же сделал перевод дочери на две тысячи рублей. Двести рублей дал Коту, чтобы он мог купить водки и закуски. В помощь Коту отправили Славку и Попова, а мы с Рыжим отправились к Кешке домой. 

Мы уже почти расстались, но тут одна мысль остановила меня. 

– Кот, Кот!!! – крикнул я ему через дорогу, – только никаких девиц больше не нужно. 

– Понял, – хохотнул Кот и со своёй командой свернул в ближайший гастроном.  

Зачем я, снова, организовывал пьянку я не знаю, видимо, подспудно моё сознание, чтобы мне не зацикливаться на мысли, о которой я вам уже рассказывал, не буду повторяться, подкинуло мне эту идею. Многие философы утверждают, что мысли человека материальны, и можно, действительно, загнуться, если постоянно об этом думать. Мой ангел-хранитель оказался гораздо умнее меня и придумал эти коллективные пьянки, чтобы оградить моё сознание от плохих мыслей и извлечь из сложившейся паршивой ситуации положительные эмоции, потому, что время, проведённое на охоте либо в компании хороших друзей в общий стаж богом не засчитывается. 

Минут через тридцать мы были у Кешки. Ребята вылизали квартиру, вынесли мусор, вымыли посуду и гитару от красной икры. Взяли подготовленные Кешкой к поклейке два рулона обоев и соорудили из неё скатерть, на которую поставили весь наличный запас тарелок, вилок, ножей, каких-то вазочек и, даже, пустой казан из-под капустной солянки, которую вчера, мгновенно, съели. Не успели мы раздеться, как в квартиру вошли ребята с кульками с закусками и ящиком водки. Ребята, по-быстрому, нарезали хлеб, колбасу, почерёвок, сало, положили в вазочки квашенную капусточку «Провансаль» с изюмчиком, солёные бочковые огурчики с пупырышками, звенящие при укусе и вызывающие слюнепад во рту. Они, просто, руками порвали на куски две копчёные курочки, выросшие в деревне под Одессой. Эти курочки, вскормленные бабушкой, которая знает, что курочка, кроме того, что напорпает себе лапами на дворе, ещё, должна поесть пшеницы и кукурузы и попить ключевой водички да в курятнике посидеть рядом с петухом.  

Затем ребята насыпали в глубокую тарелку больших как сливы с лоснящимися боками маслин. Эта маслинка, после глотка водки, делает праздник во рту, когда её придавишь зубами. 

На стол поставили четыре бутылки водки и Рыжий, не спеша, отвернул крышку у первой. 

– А скажите-ка мне, дорогие друзья, – ожидая, когда Рыжий разольёт водку всем, спросил я, – почему никто из вас не идёт на работу? 

– Понимаешь Бобчик, – решил за всех ответить Кешка, – мы решили, пока тебя не положат в эту грёбанную онкологию, побыть с тобой. 

– Ну, тогда я предлагаю выпить за вас, мои други, оптом, – произнёс я тост от переполнявших меня чувств, – а потом за каждого из вас в розницу. 

Короче все те дни перед визитом в онкологию мы провели вместе. Мы сходили на рыбалку, съездили на Каролино-Бугаз, потратили два дня, но сходили в катакомбы, потом съездили вместе в Яски, на охоту, на уточку. А в последний день перед визитом, даже, сходили на танцы в парк Шевченко, где согласно многолетней традиции подрались, выступив на стороне курсантов мореходных училищ. 

Провожать меня в онкоцентр, который находился на Слободке поехали все. Мы обнялись и без лишних слов, со скупой мужской слезой в сердце, расстались. Друзья поехали по своим делам, а я пошёл на приём к врачу, согласно выписанного направления. 

Врача в кабинете не оказалось и я сел на стульчик под дверью, и принялся наблюдать за дифелирующей по коридору публикой. 

Вроде люди как люди, – думал я, – о чём-то разговаривают, чему-то улыбаются. То есть живут. Весь вопрос – сколько живут? 

В этот момент к двери кабинета подошла маленькая, с пышной причёской чёрных волос, докторша и она, уже, собралась открыть дверь, но в ту же минуту увидела меня. 

– Ви ко мне? – спросила она с армянским акцентом. 

– Наверное, к вам, – сказал я протягивая ей направление. 

– Захады дарагой, – открыв двери она указала на вход. 

Войдя она указала рукой мне на стул. 

– Садысь дарагой. Открой рот. 

Она надела на голову такое же круглое зеркальце с дырочкой посредине как и участковый врач, взяла в руку двустороннюю ложечку, зажгла лампу направив её свет мне в рот и сказала : «Не дыши, дарагой!» 

Минут пять она осматривала моё горло и так и эдак, и при этом ругалась по-армянски. Судя по экспрессии, с которой она ругалась, это была нецензурная брань. Единственное, что я уловил из её эмоциональной речи было слово «идиотка». Видимо, это слово звучит одинаково на всех языках. 

Затем, она повернулась и взяла на столике под марлевой салфеткой, где лежали медицинские инструменты, длинную шпильку, острую на одном конце. И в ту же секунду ткнула ей мне, куда-то, в горло. Затем, потратила несколько ваток выдавливая мне гной из места прокола пинцетом, и намочив ватку йодом смазала мне им место укола шпилькой. 

Все время этих манипуляций она не переставала ругаться по-армянски. 

Затем, ещё раз смазала йодом место прокола и сказала: «Свободен, дарагой. Иды и скажи своему лэкарю, чтобы нэ присылала ко мнэ здоровых людей. То, что я тэбэ сдэлала, могла бы сдэлать и она. Кунэм ворум берана, идиотка». 

Я встал, на моём лице было какое-то непонятно-растерянное выражение. 

– Иды, иды дарагой, нэ пэрэживай. Цаве танем дарагой. 

– Большое спасибо доктор, – бормотал я, выходя из её кабинета. 

– Иды, иды и нэ прыходы сюда болше, тут тэбэ делать нэчего. 

Я закрывал дверь кабинета и смотрел доктору в глаза. Глаза её лучились мягким внутренним светом и добротой. 

С тех пор прошло больше двадцати лет. Горло у меня не болело никогда. 

Храни вас Бог, настоящие врачи. 

Конец.