Волчьи песни в крещенской ночи,
под метелью – как пламя – свечи.
То угаснут, то вспыхнут тоской,
до луны – на луну – под луной.
Меня гонит – погибели кнут.
Стаи следом за мною бегут.
От погони и лунной тоски,
лёд – под кожей – хрустит.
И по пояс снега как пески.
Для России, чужой и ничей,
я бегу от волков, от людей.
Обрывая больную струну,
поднимаю кулак на луну.
Как услышишь тоскующий вой,
до луны – на луну – под луной,
перед Спасом затепли в ночи,
для молитвы – огарок свечи.
Не станет кукушка нам куковать,
ромашка не вырастет подле.
Будем и дальше плести наугад
свои и чужие ладони.
Будем и впредь, то сухи, то влажны,
вперять в невозможное очи,
кропать, ты – от мужа, а я – от жены,
вместо романа хоть очерк.
Беса сомнения не обвести
чудом симпатий и шарма,
но, как и сейчас, – и к семидесяти
душа бы любовью дышала!
Бродить по времени с безумными глазами
не кроткой тварью одноклеточной дороги
мы зачинаемся из клетки
даже боги
свернули выи
лишь оторванный жираф
любуется закатами в саванне
а нам лишь белый саван на полях
как падаль растворяюсь в пенной ванне
сны города смываются в дождях
не ком из ссадин в горле –
кирпичи
в песок толченые молчаньем повседневным
но и такого дна безмолвие короче
сухим песок в такырах выпитых пустынь
последних глаз детей
за шаг до никогда
зачем родился если все это порочно
не дай таких вопросов слушать матерям
пьёт безымянный
растворимый словом кофе
бумага стерпит
я еще раз утоплю
свой жадный вой
и снов засохшие коряги
под звуки флейты словно крысы за волной
рванут с кораблика
спасаясь от пробоин
а добрый бог по ним размажет нас с тобой
и этот нос опять к рассвету поплывёт
а кто-то крикнет
за бортом плывут дельфины
плеснет им хеннеси
и спать уйдёт спокойно
ты собирая мою жизнь в осколки бликов
подаришь белую
конечно без шипов
они ушли на жало пчел и фотоснимки
как тот на гвоздиках
последняя любовь
радиоточка гонит «Эхо» из Москвы
а мне то с Эйфеля то в жалюзи повыть
и не понять зачем встречая рвусь и плачу
хочу беречь как тело тень и душу сны
я не отдам тебя ни богу ни врагу
помадой вымажу и тихо съем в углу
как ссылку Гугл
под запах кофе оползая
бонжур бонжур жетем жетем
мерси боку…
Подловила меня беда,-
полюбил я её навсегда,
а вдогонку за той бедой,
повстречался ещё с тобой.
Заглянул я в твои глаза,
громыхнула в груди гроза,-
не в молельный дом я пришёл,
было нам с тобой хорошо.
Было небо, была река,
страсть текла – солона, горька,
но пылали, как звёзды зло,
над тобою глаза её!
Ты спросила, а я молчал,
как пустынный ночной причал,
ты светила любовью мне,
но темнел я лицом во мгле.
Подловила меня беда,
она здесь со мной, навсегда,
но и звёздочкою во мгле,
разгораешься ты во мне…
С тусклых гор седых
Тихо, без следа
В зеркало воды
Падала звезда…
Там, где ночь живёт,
У подножья скал,
Облаков бельё
Ветер полоскал…
Правила просты.
Но казна пуста.
Неужели – ты?
Неужели – та?..
Нечем заменить
Пепельную прядь.
Чтобы оценить -
Надо потерять…
Пазл не сложить
И не убежать.
Чтобы дальше жить,
Надо зубы сжать...
Ветер, зол и жгуч,
Занесёт следы.
Среди чёрных круч
Реет флаг беды.
Не отыскать сирени зимней
среди безликости ветвей…
Вот так же я не вспомню имя
той, что была, была моей.
Тому назад лет двадцать, тридцать,
из поцелуя в поцелуй
кружил взволнованности циркуль,
что замер в жёстком – "Не балуй!"
Ещё мы встретились в «Горище»
в холодном Киеве тогда,
и не было нас дальше, ближе,
чем «нет» мое и твое «да».
Нас не случилось, а на выпуск
(Тринадцатый, чёрт побери!)
в меня, чернилами в папирус,
вцепилась ты, но изнутри
другую Библию искал я…
(чужие Азбуки любви
в меня, молчанием оскалясь,
ломали мужества мои…)
На выпуск (к мужу) не пошла ты,
ко мне пришла, под плеск имен
смотреть, как черные бушлаты
сменяло золото погон.
Она пришла… А ты… растаяв…
сквозь васильковый синий дым,
мне снилась …милая, простая,
со мной другим, со мной другим.
Теперь прошло уже лет тридцать…
А я, прижав свою шинель
к лицу, вдыхаю, как напиться
пытаюсь – …Леночка?.... Нинель?…
