Земля под ногами жива мертвецами.
Старик, идущий в свою деревню,
В поклоне застывшем с любовью к остывшим
Палкой стучится в землю.
За то, что родился, – звезде поклонился
И слег на заре. Сквозь морщины
Душа просочилась и в небе носилась
Последним приветом мужчины.
Конец апреля. Запоздалый свет -
Неяркий и преодолимый.
И ты во мне сто восемнадцать лет
Все так же долгожданна и хранима.
Я видел, как ты девочку несла...
В тот год ослов не брали на закланье -
Я умер – так, но ты произнесла
Сквозь толщу лет такое заклинанье:
"Кто знает те слова, что больше значат..."
Все так же нивелируется срок -
Движеньем кисти – еле уловимо.
И про любовь – запрятать между строк.
Сто девятнадцать – проплывает мимо.
Конец апреля, запоздалый снег
Обрекший сам себя на раннюю утрату.
И дочки, Господи, счастливый смех
Плывет над всем, в чем виноваты:
Над озером, над выжженной травой,
Над морем и над бедной Фукусимой,
Над городом, где с запада прибой.
Над городом, которому с тобой
Так посчастливилось... И так невыносимо
К тебе захочется. Забыться на плече...
Соседский за стеной ребенок плачет
И пыль купается в луче...
Конец апреля. Запоздалый снег.
И город неопрятно-сиротливый.
Прибой из памяти стирает тех,
Кто намертво. Приливы и отливы
Шлифуют, как на Шаморе песок,
Купальню между делом карауля.
Но память выжила – прошла наискосок
И слева зацепилась пуля.
А счастье... Так вот оно -
Солнечный луч в потемки моей головы
Впускают глаза.
Я жив, я живуч!
Я не потерял вкус халвы.
Над серостью, обыкновения, судьбы,
у моего виска – невероятно – близко,
звенит стрела пронзительного риска,
зовущая меня, в чистилище, борьбы.
Меня вершина – в небо позвала.
Лети стрела! Звени в мажоре диско!
Без поднебесного, возвышенного риска,
была бы – жизнь моя – мучительно, пуста.
И, если даже ты, пронзишь висок,
в движении – меняя – направленье,
в последнее, как молния, мгновенье,
не прокляну – напрасный – твой урок.
Нет – выше – красоты,
вершины – пика, Эвереста.
Я на тебе, Земля, и над тобой.
Касаясь неба – гордой – головой,
победе радуюсь без возгласа и жеста.
1983г.
я ем с ножа
не опасаясь что порежусь
жаленье жал
и слов душевный скрежет
закроет день
и я вам погадаю
на листьях клёна
выписав билет
в аншлаг на осень
как будто смыслы
появились проросли
в давно уснувшем ожидании
вопроса
прости что я тебя словами заметала
в таком колючем жаждой жадном мир
и просто знай
пока умею есть с ножа
всё будет хорошо
не будет жарко
я каждый вечер
кости времени бросаю
в живое небо
но только пчелы если жалят
умирают
но я осенняя счастливая
оса
твоих рассветов
и нижу на время
стихами золотые голоса
для нас и солнца
и слышу каждый
как последний
неучтённый
твоих печалей и заботы светлый шаг
что бы свое спасибо напечатать
тебе
за тех кому и так
пойдет не тужась
век
доживать под скрип и кряк
пашей чужих
на лист похожей
краем лайкровой перчатки
других скрижали на запястьях берегу
и ожиданием волны на берегу
качнётся лодка и опять
вернётся море
Вызвал шеф. Не в духе, как обычно.
Ассасина муча, пояснил:
— «Есть герои... их снимите лично...
ну, и напишите в меру сил...
тех, кто рисовали на рейхстаге,
нет... но мы их памяти верны...
происходит только на бумаге
дегероизация страны...»
И добавил: — «Только вот не надо
этих ваших... в избу на скаку...
мужиков снимайте до упаду...
о, как каламбурю я в строку!»
Почему мне не дают заданий
лёгких и приятных? Шеф подлец!
Танцы депутатских заседаний
и премьерский перст на фа-диез,
нанозвездолёт на конной тяге,
президент «Americanский Boy» —
это вовсе не мои рейхстаги
и совсем не мой последний бой.
День окончен. Снят герой плечистый —
чуть на рельсы не столкнул в метро,
снят другой на митинге — речистый,
вместо шляпы — синее ведро.
Он в кутузке плакал не по-детски,
мол, напрасно синее любил.
Снят, но не опознан полицейский,
что грубил и камеру убил...
Жалко Canon мне, да что в нём проку.
Рухнет мир, я всюду слышу треск.
И по югу, западу, востоку
фото жизни — форменный гротеск.
Восвояси. Дома ждёт мужчина.
Не герой — по старым временам,
а по нашим — просто молодчина,
не чета ворюгам и лгунам.
Он идее предан самой русской —
книга Иринчеева в руке.
Ишь, ногой покачивает узкой
в озорном узорчатом чулке...
