Вновь застучало по крышам.
Здравствуй, весенний челнок!
...Может, я спал и не слышал,
Как зачирикал звонок.
Как зашуршавшее платье
Кошку спугнуло с перил
Над грациозною статью
Парой заоблачных крыл...
Как долетел до соседки
В шелесте радиоволн
Смех твой застенчивый, редкий -
Молнией венчанный звон...
Нет... Зажужжала пластинка;
Вспрыгнул в окно моё день.
Девочка, талая льдинка,
Сон ты и грустная тень.
13.07.10
Даже то умирает,
Что неумираемо.
Дуб глядит, и кора его
Чешуйки роняет.
Жук древесный,
По каменным лаковым клавишам,
Или всё же – небесный.
Весна, снова птицы на кладбище.
Всё растет
В эту сторону, дивно короткую,
И с улыбкой, прозрачной и кроткою,
Всё пройдет.
Дорогие и неугасимые
Макушки церквей,
Утренние, дневные, неисчислимые
Для цариц, царевичей и царей.
И солнечные пятна в июньской ряби
время с водой
нигде
он
ты открываешь меня как книгу
на 17 странице
со страхом и интересом
и мир тесен
после тебя
ненависть это любовь
которую мы не узнали
чайки над морем
как неба чека
помнят прелюдии Баха
потому что музыка
драйвер и дайвинг любви
коснись тепла нотой
до
и после
рассвет голубой
привносит рингтоны осени
время терять
только с тобой
и голову
имя звезды прикусив
за фокусимы сон
слышен ли стон
детей из Японии
я пони им нарисую
облаком времени Z
и моря короста размоется
и пена вернется к волне
в новые руны хлопот
чтобы цвели орхидеи
там где хрусталик плачет
так и остался
мальчик...
время терять себя
только в живых словах
мелом писать на снегу
белые стихи
Вот жёлтый, жалкий, лучезарный
В петлице теплится цветок:
Какой-то господин кошмарный
В театр с ним явиться смог.
Сидит, подслеповатый зритель,
В партере, во втором ряду,
Летящих возгласов ценитель,
Лелея леденец во рту.
В антракте, у дверей стеклянных
На город смотрит. Облака
Построятся в тонах багряных,
И небо, будто бы река –
Из берегов, и наплывает…
И зонтик вылупится из
Людской реки, и замелькает,
По улице спускаясь вниз.
С ударившими дождевыми
Вернётся в театральный зал,
Где все уже актеры. С ними
Он мысленно цветок связал.
Хлопки. И, кажется, на сцене
(А ты, цветок, цвети, свети)
Кривые головы растений
Мычанье тянут из груди.
* * *
Чутко на лесть мы падки,
Мявкаем испацтула...
Правда бывает сладкой
Редко – воротит скулы,
Душит навзрыд слезами,
Бельма сдирая с корнем.
Правда – всегда экзамен,
Как испытанье горном.
Фарфоровые слоники стоят на столе.
Собираются люди, много людей.
Входит Дарья Ивановна,
Говорит: что же вы здесь?
Мы же в другой комнате,
Горячее стынет,
Ну-ну, говорит, я смотрю, вы уже порядочно.
Так нельзя, так нельзя.
И всё теснее и теснее,
Не встать, не выйти, не хватает стульев, мы сидим друг у друга на коленях.
И горячее ведь стынет,
И откуда мы здесь,
И кто нас сюда привёл?
На метро? На трамвае?
Нет, наверное, на своих.
Ноги страшно болят, а ботинки стоптаны.
Дорогая Дарья Ивановна,
Пожилая женщина,
Хозяйка своих гостей,
Добрая душа, щедрое сердце,
Добрая душа, щедрое сердце, стоптанные ботинки у наших мёртвых.
Толкаемся, пахнем несвеже, не можем поместиться.
И вот он – звон обеденного колокольчика,
Жаркий дух, звяканье серебра
Из другой комнаты.
Разве заплачешь от жалости к себе,
От неутолённого голода,
От звенящего в ушах праздника -
Нельзя.
Привалиться на чей-то локоть,
Залюбоваться узорами на обоях,
Прошептать благодарно затверженный наизусть адрес.
