Светлее радости, снега синее, ярче грозди рябиновой,
То, что дано в ощущении, то, что дано
В ощущении. Снег, свет, гул голубой и малиновый.
Я погружаюсь на дно.
Осторожно, не спи, вот ребенок святой и растерянный,
В ощущении нового, обретая дом, воздух, звук -
Там и дно белоснежной простынкой застелено,
И касание рук, рук касание, рук.
Шторы, ветер, свет врывается в тихую комнату,
Вот и лето (о, господи, как это быстро) прошло.
Зреет солнечный плод, животворное плавится золото,
Я вдыхаю твой цвет: и дышать тобой хорошо.
Дышали воздухом одним
и в небеса одни глядели,
потом друг друга обвиним
за этот зной, за те метели.
Огонь охватывал ступню,
когда случайно в след ступала.
А вдруг, боялись, догоню?..
Как после драки. После бала.
Дышали воздухом одним,
и это веская причина:
тоскою светимся, звеним,
облучены неизлечимо,
так напряжённо в небеса
глядим из колыбели-праны –
на обнажённых полюсах
расходятся меридианы.
.
* * *
«Это было в мае на рассвете,
Нарастал у стен рейхстага бой.
Девочку немецкую заметил
Наш солдат на пыльной мостовой.
(…)
Но сейчас, в Берлине, под обстрелом,
Полз боец и, телом заслоня,
Девочку в коротком платье белом
Осторожно вынес из огня…»
Г. Рублев (Из школьной хрестоматии 60-х) лет)
«Девушка в прозрачном платье белом,
В туфлях на высоком каблуке,
Ты зачем своим торгуешь телом
От большого дела вдалеке?
Почему пошла ты в проститутки?
Ведь могла геологом бы стать,
Или быть водителем маршрутки,
Или в небе соколом летать.
В этой жизни есть профессий много,
Выбирай любую, не ленись.
Ты пошла неверною дорогой,
Погоди, подумай, оглянись!
Видишь – в поле трактор что-то пашет?
Видишь – из завода пар идет?
День за днем страна живет все краше,
Неустанно двигаясь вперед…»
Игорь Иртеньев
Это было в душный вечер летний, –
Выйдя из трактира «Löwenbräu»,
Девушку немецкую заметил
Наш турист на пыльной мостовой.
У столба фонарного стояла,
Проявляя к людям интерес.
«Hundert mark*», – она ему сказала,
Подмигнув, кивнула на подъезд.
Вспомнил он: таким же душным летом
На Россию лютый враг напал…
Может быть, отец девчонки этой
Мать его родную расстрелял…
Но сейчас, в Берлине опустелом,
Не хотел он мстить за свою мать,
Девушку в коротком чем-то, белом,
Он решил вдруг перевоспитать.
Подошел и – взглядом, как рентгеном,
Сразу прямо в душу ей проник,
Девушку в прикиде откровенном
Не таясь, спросил он, напрямик:
«Девушка в прозрачном платье белом,
В туфлях на высоком каблуке,
Ты зачем своим торгуешь телом
От Рейхстага так невдалеке?..
Почему пошла ты в проститутки?
Ведь могла бы – в Космосе летать!..
Стать могла б врачом, играть на дудке,
Ты б могла – Анжелой Меркель стать!..
Глянь – все немцы честно где-то пашут,
Даже турок! – улицу метет. –
День за днем Германия – все краше,
Неустанно двигаясь вперед.
Эх, тебе б – стихи поэтов наших!.. –
Жалко, что не знаешь языка…»
«…Ладно», – прервала она, – «папаша, –
Пятьдесят с тебя, как с земляка».
_______
* Сто марок (нем.)
.
* * *
Повстречали семеро как-то раз меня
И давай по косточкам разбирать:
У тебя, поэт, что ни стих – фигня!
Не пора ль тебе с этим завязать?
Как же так? Пишу только от души!
Критик не бранит, и читатель есть.
Ну, а сами вы, братцы, хороши?
И откуда в вас только эта спесь?
А идите-ка, знаете, куда?
А не то друзей громко позову.
Полагаю: вы – не моя беда,
А моя – вон там, где-то возле тут…
выпорхнут занавески бабочкой из окна -
тихому ветру не с кем больше играть в пилотов…
под ручейком несмелым дрогнет стекольный наст…
чёрное – крап на белом… пО небу – позолота…
вырастут семена, брошенные в тепло…
… вот и сбылась весна, как мы о ней молили…
день наготою юн… ночью светлым – светло…
… не перепутай вьюн с переплетеньем лилий…
у дорог в двести двадцать вольт
есть ключи и своя печаль
рассмеётся земли инвольт
материк покачав плечами
странный глобус и ветра нить
гже живет заводное поле
ветер бьётся тугой волной
как стихи о больных поэтов
но не может пройти
насквозь
и гниют на дороге гвозди
хотя им здесь дано ржаветь
или ржАветь
ведь не мы называем сны
и не сны выбирают нас
у восходов где веры нет
только тихая поступь в сад
медный стоб увивает хмель
по спирали вернув земле
герцы слёз и дорогу неба
из соцветия слов к тебе
как и раньше
на трёх китах
затащу в этот мир надир
забирая и боль и страх
тех зеркал что разбить смогли
властелины кривых сердец
на галерах седых стихий
бить под дых чтобы бог уснул
только ты
только так
один
разрешаешь и в печь идти
не меняя имен икон
мне твой ад а не их силикон
угол губ
капли света для
смоль ночей и стихов приблуд
в тихий запах ванильных сдоб
прячу руки и жизнь
люблю
мир един
это ты
пойми
висячие мосты искусств
с веревок Англетеров
Елабуг
и баркасов на песке
мы бурлаки
и Бурлюки
а на гламуристом соске играет шоколад
салонов SPA
стирилизаторов микробов и души
как молоко на соске
неродившихся детей
а с баллюстрады Воробьевой
распущенно и философски слетит гроза
я за..
косящей на один
теперь уже на оба глаза
Москва
нахальной ведьмой по району
края крайоня
замшелого заморского добра
и руша мерзости невидимой стены
на собственное взмолится дерь...
а может и не только эта
забубенная столица
Авроре Железняк опять приснится
и будут Летний сад и Зимний примирять
ты встань единственный
в невидимый проём
Луны слинявшей
на завтрак к Тихо Брагве
лечи им веры вены
так сокровенно
как воробьи щебечут по утрам
и пусть они умокнув под дождями
проснутся утром в запахе полыни
не ладана
с любой молитвой пусть
под иншала
помилуй мя
и алилуйа
и наша кровь
на этих битых зеркалах
на новый улей
укажет путь и время на дорожке
которая ведет не к храму
а в постель
из той волны всемирного потопа
двух не упитых чудаков
по правилам российских игр ума
за них положено четыре
и я им свечку подержу
кто следом...
Слово из воздуха, как человек на пляже,
Вдруг обретает счастливую наготу,
Стеснительно избавляется от брюк, рубашки,
Ложится, разворачивает газету.
Первую жизнь держим в памяти, вот – вторая.
Человек, слово, солнце – и заново:
Беззвучно кричит, зевая,
Щурится от ярко-белого, ярко-синего.
Кто мы из воздуха незаметного,
Кто мы легче слова, лети, нелёгкая,
Крылья расправившая газета,
Близкая, средняя, совсем далёкая…
