нельзя нельзя
сильней детей
но я не каюсь
и люблю
приговори меня к себе
пожизненно
посмертно
внутривенно
я буду как портовая вдова
встречать тебя и падать на колени
вернулся
пока опять не выгонят взашей
тугое время копы и друзья
заклятые как взятки и прослушка
любимые
как выболевший корью
из радиаций
земного корень
мандрагоры
мы неуклюжая
земли сырая стружка
магнитная из детского конструктора
стекаю в сон и глажу тень руки
и контур наполняется свеченьем
и снова слезы
там и у щеки
зачем слону
такая тоненькая кожа
а город утро закружил
не отпускай меня
ни в жизнь
ни понарошку
я помню каждую поклёванную крошку
твоей любви к реке и облакам
где мама осень
времени синица
и пудинг солнца распускает хлеб души
рассветами оладушек по кухням
и петли спят на спицах
я не пущу тебя
ни в зиму
ни в больницы
пока перо в предсердии скрипит
и рвет бумагу
нельзя любить сильнее здесь
но там все можно
.
* * *
В этой комнате зашторенной
До меня, случайного,
Было столько наговорено
Нежного, тайного...
И, почти тридцатилетнего –
Ты, ребенок ласковый, –
Ты пытаешься жалеть меня,
Вдруг затихнув на слове...
Вот и волосы подобраны
И повязкой схвачены...
Расстаемся мы по-доброму,
Ни о чем не плачем мы...
.
прямо у груши
крокус, мазочек весны
Жизни – в подарок.
Живицы мёдом
Ствол шоколадной сосны
Лечит янтарно.
Вопли и вой – акварель:
«Кошкины страсти…»
Плачет рассветно капель...
Розовой масти.
Я люблю президента. За что же его
Не любить. Ипотека. Квартира.
Я неплохо живу и прошу одного:
Чтоб таланта и денег хватило.
Отвратительна ложь. Но прекрасней всего
Летний лес и вечернее солнце.
Я сильнее, чем лес, не люблю ничего.
Лес, природа. А что остается?
Нет, со временем ждешь от всего перемен:
Президента слегка изменили,
Валят лес и портреты снимают со стен,
Остальное, как водится, в силе.
На тумбе – книги, на траве – дрова,
Куда ни глянешь – бывшие деревья.
Я чувства умножаю на слова,
Ты увлечён процессом разделенья:
На две, четыре части или три –
Зависит от диаметра полена.
Кричу: – Палач! Хоть лезвие протри!
Смеёшься, вытирая о колено.
И слышу под распахнутым окном:
- Скажи-ка мне, чьё солнечное слово
Не вырубить вовеки топором?
- Иванова, Тувима, Русакова!..
И бьёт в живот подкованная дрожь.
Потом, моё отчаянье заметив,
Ты ласково меня произнесёшь
Улыбкой, вздохом или междометьем.
Люблю тебя, утратившее речь,
Разумное, древесное, земное.
Бросай дрова в простуженную печь,
Я чаю заварю на зверобое.
Вчера, глядя в окно,
Я увидел тебя такую,
Какой всегда помнил.
Серое пальто, берет
Ты стояла на дорожке
И будто ждала.
Я почувствовал вину и радость
И наслаждение от предвкушения близости.
Ты стояла неподвижно,
Такая же, как десять лет назад,
В твой двадцатый день рождения.
Играло радио,
«Ангел в моем сердце» -
Пел Мик Джаггер.
Ты не становилась ни ближе, ни дальше.
А потом к тебе подошёл ребенок,
Незнакомая девочка,
Взяла тебя за руку,
И вы пошли через двор в сторону леса.
Была осень,
И я понял, что ты не зайдёшь.
