В небесной синеве хрустальной
Такая ширь,
Такая даль…
У осени первоначальной
Своя печать,
Своя печаль.
Уйдёт тоска с ночным туманом,
И всё расставит на места
В балетном па,
В круженьи плавном
Полёт
Неспешного
Листа…
Ступай по злату от порога
Под золотые образа,
Там, где судьба светло и строго
Посмотрит
Пристально
В глаза.
Там ива расплетает косы.
С небес струится мягкий свет.
Там на извечные вопросы
Получишь
Правильный
Ответ.
И в тишине,
Среди покоя,
Когда-нибудь
И где-нибудь
Берёза тонкою рукою
Благословит
Твой торный
Путь.
Поди не комар
умер, на фик.
Убит
Муамар
Каддафи.
А вы все ноете, поэтические птички
про свои неудавшиеся и несбывшиеся случки.
В своей смерти он принял участие лично
и собственноручно.
Свергнут последний крестьянин-царь!
Кровь голуба теперь без изъянов
на троне любого привилегированного подлеца
клана правящей обезьяны.
18-летний пацан на вопрос о добре и зле
ответил точной и подлой пулей.
ЕС, вы мир посеяли на ливийской земле?
Вы разворошили вселенский улей!
И мертвым страшен вам Муамар,
смотрящий презрительно из холодильника,-
на Уолл-стрит, Сити, Монмартр,
и каждого вчерашнего президента-собутыльника.
Ныне Каддафи, презрителен и хитер,
смотрит на мир со спокойным размахом,
и разбивает шатер
рядом с аллахом.
– Дебил несчастный! – ругается мамонтиха Зина, – Совсем крышу снесло! Посмотри, зима кругом! Вечная зима! Везде зима! Лед-ни-ко-вый пе-ри-од!
– ...Вечного и везде ничего не бывает, – философски замечает мамонт Гоша, Зинин супруг.
– А зимы на наш мамонтиный век хватит, – повышает голос Зина, переходя в следующую октаву, – значит, вечная! Этому периоду еще быть да быть! Сиди дома, я сказала!
И Гоша сидит.
Сидит и думает, что вот уйди они с молодняком на юг, к экватору – и могли бы стать когда-нибудь какими-нибудь индийскими слонами. Пусть даже без шерсти по всему телу, пусть с бивнями поменьше, но зато сытыми и прогрессивными.
Оригинал
THESE are the days when birds come back,
A very few, a bird or two,
To take a backward look.
These are the days when skies put on
The old, old sophistries of June,-
A blue and gold mistake.
Oh, fraud that cannot cheat the bee,
Almost thy plausibility
Induces my belief,
Till ranks of seeds their witness bear,
And softly through the altered air
Hurries a timed leaf!
Oh, sacrament of summer days,
Oh, last communion in the haze,
Permit a child to join,
Thy sacred emblems to partake,
Thy consecrated bread to break,
Taste thine immortal wine!
- – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
мой перевод
в эти дни когда редко возвращаются птицы
не больше одной или двух
посмотри откуда
и зачем небу понадобились
эти сине-золотые ошибки
а вернее старые уловки июня
эти хитрости которые не обманут и пчел
но так правдоподобны
что я им верю
а ряды взошедших семян свидетели
теплых и нежных ветров
и все будет к сроку
о таинство летних дней
марево последних прикосновений
и детского приобщения
к высоким символам -
преломить твой священный хлеб
и вкусить твое бессмертное вино
В виду имея лес кирпичный,
Я по лесу гуляю своему,
По дендропарку. Там и леший бродит,
Литературно оттиск четверни
В полузамерзшей грязи оставляя.
Над головой команда небольшая
Осенних птиц (семь-восемь):
Опыты полета в прозрачном свете ставит.
До Африки, докуда там еще,
Мне даже не представить – улетите.
Так вот. Почти что растворившись в быте,
Я на природе снова сам себя
Как будто начинаю замечать.
Вот на нос тихо посягает холод,
Вот под ногой зачавкало…
Я будто начинаю отличать
Себя от окруженья:
Право, лево, трава, земля,
Осенний воздух, птиц перемещенье,
А вот и я.
Вернусь, и в зеркале домашнем отразившись,
Нос, щеки – устаю перечислять -
Сдаю без боя (торжествуйте) само-
Идентификацию: пью чай,
Ем бутерброд, подбрасываю сына,
Случайно ссорюсь и мирюсь с женой,
И в этом быте, а, вернее, ритме
Я растворяюсь – на день, на неделю,
Чтоб снова, невидимкой – куртку, шарф,
И в лес. А по каким делам? – не знаю.
Бог знает. А уже – зима.
осенняя мелодия дождей
распахнутого времени последних
раскинувшихся елями людей
под лапами собак и несвободы
которую легко перешагнуть
как утренний ручей из снов и неги
медведь бредет в берложии снега
мечтая о тебе и чистом небе
ему всего пол-дня играть на сцене
коротенькую пьесу об июле
где пасеки нам соты распахнули
пустив в ладонь пчелы лечебный мед
а не испуга выжженое жало
я жалость превращу в потуги рун
и им дорогу рыжий кот нахальный
легко перебежит и пунктуальность
рассыплет страшный замысел забот
о верности пустого кошелька
и люди понемногу и почаще
заглядывать начнут не в чащи полок
а через полотно воды стекла
в ночное фиолетовое небо
где звезды словно время мотылька
летящего к огню как на свиданье
с неведомым пока не ярок свет
ты есть
как сны и день
на все ответ
в молчании твоих прикосновений
рождается невиданная лень
творения земли
где песни рыб
услышат даже те кто не смогли б
как раньше
прогибая шеи дней
быть малыми детьми
мне дорог свет оставленных свечей
и мысли
разговоров о тебе
беззвучные как ветер на ладони
ты рядом
и летящих птицей лет
не смогут затоптать чужие кони
а только
там и нужен тонкий свет...
ты мой
неуловимый
вечный бред
единственный в разомкнутом окне
я все отдам
и все смогу
к тебе
душой открыв любые мира двери
я верю
обреченность на победы
у слабости которой дела нет
до мелкого...
Увы, мы не пьющие люди,
и это, как видно, чревато.
Ты вечером на самосуде
признаешь меня виноватой
за то, что поддатые други
нас предали глупо, по пьяни.
А я не надела кольчуги
и в поле бессмысленной брани
не вышла с мечом и гранатой,
тебя удержала от сечи.
Признай же меня виноватой,
и сразу тебе станет легче.
Настрой на меня телескопы,
раз хочешь лишиться рассудка:
Глянь, друг меня шлёпнул по попе.
Ты прав, я теперь проститутка.
Другой объявил – я успела
тебе изменить на балконе,
и палец направил на тело
в сухариках и самогоне.
Побольше отборного мата!
Я – повод для фальши и флирта.
С рождения в том виновата,
что глупость забористей спирта.
Так слушай их с чувством и толком,
а после – забей это стадо.
Я выйду во двор не надолго
из мерзостного яйцесклада.
Мне вовсе не страшно, что скоро
шепнёшь: «Ты подобна Иуде».
А страшно, что у светофора
погибли невинные люди
вчера, на «зелёном», на «зебре»,
виновен нетрезвый водитель.
Мой светлый, мы – тёмные дебри,
растущие в палеолите.
