Интервью с Сотоной (Виктором Рыжковым)
ТГ: Здравствуйте, Виктор! Для меня это первое интервью в жизни, и если что-то пойдет не так или я спрошу уж совсем не то – вы мне сразу скажите!
Сотона: Привет, Татьяна! Для меня это тоже первое интервью, так что не обессудь...
ТГ: Я о вас совершенно ничего не знаю. Может быть, кратенько расскажите о себе?
Сотона: Попробую тезисно. Голожопое детство на Питерской окраине, хулиганская юность там же. Чудом остался на свободе – «паровоз» взял вину за всю группу. Чудом не попал в 79 году в Афган, хотя туда за лишней дыркой в голове рвался изо всех сил. Чудом не лишился остатков мозгов после трех месяцев карательной психиатрии, но это вообще отдельная и леденящая душу история. Чудом не поступил в театральный институт, успешно пройдя два отборочных тура, а на решающий третий явившись в жопу пьяным! Чудом остался жив, обдолбленным попав под электричку. Чудом уберёгся от тяжёлых наркотиков из-за «звонка» всё той же электрички.
ТГ: Т.е., я сегодня разговариваю с вами благодаря исключительно чудесам?
Сотона: Возможно... В общем, всё в моей юности происходило не благодаря, а вопреки. Я даже женился в первый раз лишь потому, что пообещал перетрахать всех красивых девок на курсе, и методично в течение года – всех шестерых, а она просто последняя в списке оказалась. Да… в юности я был красавчиком! Ну вот, понесло старпёра… Ладно, это все, если хочешь, можешь и не вставлять в интервью. Хотя, я бы оставил. Это всё равно, что на Афанасия Фета с голой жопой посмотреть.
ТГ: Ну, а каким было самое большое чудо, повлиявшее на вас и вашу жизнь?
Сотона: А самое большое чудо, определившее всю мою дальнейшую жизнь произошло в далёком 1980-м. Меня тогда не приняли в газосварочное ПТУ. Зрение, сказали, слабое. Расстроился я и пошкандыбал на метро. И надо ж такому случиться, что проходя по 22-й линии Васильевского острова, я увидел, как Шариков Абырвалг, скромную табличку: «Здесь в 1891 году учился В.Ульянов-Ленин», а чуть выше «Юридический факультет ЛГУ имени Жданова». Ну, думаю, раз в ПТУ не взяли, так может здесь сгожусь? И точно. В Университете моё зрение никого не смутило, и документы приняли. Дальше было плёвое дело – наверстать за неполных два месяца десять лет распиздяйства в средней школе.
ТГ: Ничего себе, в ПТУ!.. Действительно в школе учились так плохо?
Сотона: В аттестате о среднем образовании у меня были только две четвёрки – по труду и физкультуре. Все остальные – тройки и в большем случае из жалости. Я бы вообще с волчьим билетом выпускал тех, у кого на выпускном экзамене хватает фантазии закон Ома вверх ногами нарисовать. Но, повезло, как и всегда, хотя физик и предлагал с этой формулой прямо в Нобелевский комитет ехать, дескать, если докажу – премия обеспечена. В общем, напрягся я тогда, как электричество, но в универ поступил. И понравилось мне учиться. И учусь до сих пор.
ТГ: А первый творческий опыт? Когда вы его восприняли именно как акт творчества, а не просто лепку зайчика на уроке в школе? В каком возрасте?
Сотона: Первый опыт как раз и был чуть ли не в буквальном смысле лепкой зайчика. В четвёртом классе. И сразу, ни много, ни мало – поэма! Согласись, амбициозно для десятилетнего мальчика в качестве первого опыта. Творил я долго, дней пять, и тщательно. Даже вылепил на картонке из пластилина макет описываемого Куликова поля. Исписал тетрадку в 12 листов. Покрупнее старался, чтоб от корки до корки. Вирши вышли ужасными, но сладкую щекотку вдохновения я познал и запомнил.
ТГ: Ну, раз запомнили, значит не остановились?
Сотона: Конечно! В апогее пубертатного спермотоксикоза эти воспоминания вылились в закономерные розы-грёзы и кровь-любовь, но, как говориться «И в России – гавно, и в Израиле – гавно, но какие пересадки в Париже и Вене!». Завораживал сам процесс. Да и девки, искавшие повод отдаться не абы как, а культурно, причмокивали и головами кивали – поэзия, дескать, за душу берёт, и тогда уже штаны снимали.
ТГ: Не отвлекайтесь!)))
Сотона: Так продолжалось до той поры, пока я не начал стремительно умнеть, т.е. лет этак до двадцати. Кто-то скажет – поздновато, а я отвечу – для очень многих этот момент и вовсе не наступает, невзирая на количество полученных ими дипломов. Именно тогда я понял, что не просто пишу плохо, а что сочинительствовать мне вовсе не дано и даже противопоказано. И я бросил это занятие, как мне казалось, навсегда. Нет, конечно, время от времени я марал пару тройку строф в особо лунные ночи. Тут как мужчина – сколь бы он ни был избалован женским вниманием, нет-нет, да и вздрочнёт. Но это случалось всё реже, и реже... Кстати, если есть мазохистские наклонности, я могу процитировать пару-тройку сочинений той поры?
ТГ: А когда появился "сотона"? – именно та манера, тот почерк, которые вы сегодня считаете определяющими в своем творчестве.
Сотона: Очень хороший вопрос, потому что это таки произошло. И произошло, как обычно, внезапно, случайно и совершено независимо от моего желания. Мне было уже слегка за 30. Я тогда зашивался на пяти работах, так как, проебав по природному разгильдяйству процесс первоначального накопления капитала, пытался урвать хотя бы крохи со стола вторичного. И вот тогда меня, замученного и заморённого, и посетили строчки, которые к худу ли, к добру ли привели к тому творческому состоянию, в коем я и нахожусь поныне. Это были первые строчки, написанные «в стиле сотоны». Вот они:
Не осталось места для поэзии
В черепе под дыбом вставшим ежиком.
Где твоя гогено-полинезия,
Нежить жадно жившего художника?
И увидел я, что это хорошо.
ТГ: Вы уже тогда назывались "сотоной"?
Сотона: Ты о моём логине? При всей моей антитеистичности, к религии он имеет мало отношения. Так получилось, что дата моего рождения 06.06.60. И именно под ником 666 я и начинал писать на УК, пока с лёгкой руки кого-то из тогдашних завсегдатаев ко мне не приклеилось нынешнее погоняло, которое мне и пришлось принять в качестве постоянного, т.к ник 666, как выяснилось, было уже застолблен на УК малоизвестным падонком из Минска.
ТГ: Вот ТАК прямо и стали сотоной за один миг?
Сотона: Нифига! Это не стало бы «так», кабы бы не Удафком. Там произошло «отделение золота от ртути на четвёртый день». И эту веху можно определить довольно точно – 2004 год. Год, когда я начал пытаться писать не плохо рифмованную поебень, а именно стихи, как я понимаю это слово. Тот стиль, который нынче кто с иронией, а кто и всерьёз называет «сотона-стиль» стал вырабатываться именно там и по достаточно очевидным причинам. Я попал на УК, как лох за покерный стол. Первую ставку в виде стихотворения «Пра душу» мне дали сорвать. Фтыкатель прёццо, афтару риспект и т.п. Но чем дальше, тем хуже меня принимали. И я старался сделать стихи плотнее по содержанию, насыщеннее по смыслу, замысловатее по форме. Я тогда ещё не знал, что подавляющему большинству падонков было глубоко наплевать и на одно, и на другое, и на третье. Как, впрочем, и почти на всё, над чем нельзя поржать. И я искал новые формы, неожиданные звукоряды, занимался словотворчеством и бессовестно использовал постмодернистские аллюзии в почти маниакальном желании переубедить свиней в том, что они свиньи. А меня называли «человеком эпохи возрождения», но гораздо чаще просто мудаком. Я злился, чем отчасти доказывал справедливость последнего определения, и пытался писать ещё лучше.
ТГ: Постоянно слышу с разной степенью то восхищения, то негодования: «Сотона – интеллектуал, энциклопедист, его невозможно читать без гугла!» Чем вы можете оправдать сложность своих стихов?
Сотона: Рассказывают, что когда начиналась алия из СССР, в аэропорту Бен-Гуриона висел плакат «Еврей, не думай, что ты самый умный, здесь все такие». Так что, оценка всегда производна от среды обитания и круга общения. Мне не кажется, что мои знания велики, напротив, я ежедневно нахожу в них всё новые изъяны, ибо они разносторонни. Поэтому факт, что кто-то не может читать меня без справочников является не моей виной, а проблемой читающего. Тем более, что обычно используемый мною глоссарий крайне редко выходит за рамки программы средней школы, а используемые аллюзии – за тот минимальный круг из 200-300 хороших книг, которые ещё в юности необходимо прочитать каждому человеку, если он представляет из себя нечто большее, чем просто прямоходящее млекопитающее.
ТГ: В ваших стихах очень много имен, географический названий, отсылок к «крылатым словам», ставшим символами. Вы не просто все это упоминаете, вы тесно вплетаете их коннотации в свои смыслы, в ткань ваших образов. Откуда у вас эти знания? Только не говорите – из книг. Назовите три-пять конкретных источников в разных областях.
Сотона: «Ну, ты, барин, и задачки ставишь». Можно я букварных Гомера, Вергилия и Стурлусона поминать всуе не буду? А помяну интереснейшие интерпретации Бена Бова, Гарри Гаррисона, Гарри Тортлтдава, Марии Семёновой, Дэна Симмонса и, как ни странно, Юрия Никитина. Это только первое, что на ум пришло. Но даже хроноложец Фоменко может быть интересен пытливому читателю. Я, кстати, последнее время завёл привычку – после просмотра исторических фильмов заглядывать в вику. Такие пропущенные пласты вскрываются, что порой полночи по гиперссылкам путешествую.
ТГ: Сегодня интернет вытесняет книги или вы им остаетесь верны?
Сотона: Ничего интернет не вытесняет. Просто, книги на бумажных носителях я перестал читать. Мне удалось разжиться библиотекой Хоумлиб – 40 гб лучшей литературы. Рекомендую. Около 400 000 томов и сплошь сливки.
ТГ: Есть желание поразить своей эрудицией?
Сотона: Желание поразить хоть эрудицией, хоть чем иным для меня абсолютно чуждо. Просто, когда мне удаётся сочинить что-то забавное, очень хочется показать это, сказать «посмотрите, люди, это прикольно, красиво, остроумно, хитровыебано, необычно, наконец». В жизни очень много обычного, в самом плохом смысле этого слова. Заурядного, ординарного, серого, никчёмного. Поэтому всё, что эту жизнь украшает, расцвечивает, ограняет – есть безусловная ценность, по крайней мере, для меня.
ТГ: Ну, тогда, ловя вас на слове, я спрошу: ваши стихи – это приукрашивание действительности, уход от ее реалий?
Сотона: Нет, желания приукрасить нет! А вот желание максимально уплотнить текст, вместить в него по возможности невлезаемое количество информации, эмоций, ассоциаций это – да. Когда мараешь глаза о никчемушный опус очередного безликого сочинителя виршей, всегда хочется спросить: «А зачем это? Что сказать-то хотел?» Про то, как зайку бросила хозяйка, или как весной текут ручьи – и писано и читано!. Нужно либо рассказывать новое, что невозможно, ведь оригинальных сюжетов, как и нот, всего семь, либо быть виртуозом вириаций с толстой жопой, либо рассказывать о старом по новому. Последним я и пытаюсь заниматься, настолько порой экспериментируя с формой, что для конечного понимания опуса требуется уже не просто интеллект читателя, но ещё и работа ума. Далеко не всем это нужно, ещё меньше тех, кому это интересно. Вот и получается, что в родной, вроде, стране, я для многих словно китаец.
ТГ: А не бывало ли таких моментов, когда вы понимали, что не в состоянии передать «бурю и натиск», теснящиеся в голове? И не хотелось ли вам прибегнуть к некоему интеллектуальному "минимализму"?
Сотона: Да, бывает, что хочется уйти от постмодернистской эстетики, от того, за что меня как раз и хулят невосприимчивые к ней реципиенты, но... Глупо описывать каждое дерево, когда можно сказать «лес», глупо рассказывать о несовершенстве человека, если можно сказать «Заратустра», глупо рассказывать о мудрости, если можно сказать «Экклезиаст». Постмодерн экономичен, ёмок и оставляет огромный простор для читателя в отражении собственных эмоций и мыслей по поводу приведённых аллюзий или прямых ссылок. И всё же, вербализованная мысль есть только линия, в какой клубок её не скручивай, какие сети из неё не плети, он не отразит и тени того, что ежесекундно происходит в думающей голове и чувствующей душе. Мне представляется, что для более или менее адекватной передачи этого хаоса необходимо выключить разум вовсе. Это крайне трудно сделать, но даже в случае удачи на выходе получается несистематизированная маловразумительная и вовсе нечитаемая фигня, годная лишь как строительный материал для последующего оформления в стих, как таковой, а тут опять включается интеллект. Замкнутый круг. Однако живу надеждой однажды исполнить.
ТГ: Ух, вернемся на землю... Поэт находится в соприкосновении с околотворческой средой – например, литобъединение, редакция, коллеги-поэты, друзья-единомышленники, интернет-сообщество на тех же УК, АЛе, НАХе, поэтическая тусовка в реале и т.д. Судя по упоминанию вами «падонков» и «свиней», с ними не все ладно в датском королевстве. Тогда для кого бисер? На что надеетесь? На что уповаете? Только честно, без кокетства!
Сотона: Нет никаких «поэтических тусовок». Во всяком случае, мне они неизвестны. Есть либо совместное пьянство, где ни слова не говорится о литературе и куда приходят кумиры, чтобы нажраться, а снобы и неофиты, чтобы позырить на кумиров, как, например, тусы УК. Либо, что реже, насухую ярмарка тщеславий, как сборище тараканов в банке, где каждый слышит только себя, за исключением пары экзальтированных дамочек, из-за личной неустроенности томящиеся по поводу любого сорта креативности, как, например, Дидуровские посиделки в «дурной квартире». Либо сочетание первого и второго, как презентации АльмаНАХа. В любом случае, разовое посещение подобного мероприятия не вызывает сильной охоты повторить. А напиваться я предпочитаю дома и исключительно в одиночестве. А для кого бисер? Лосось, сбивая пузо на мелководье курильских речек, рвётся к горным истокам, чтобы там отметать икру и сдохнуть. Наверное, так и здесь. Генетическая программа homo vitruvian.
ТГ: Не могу не спросить о ваших кумирах, учителях, о влиянии на вас их творчества?
Сотона: Учителей, как таковых, у меня в этой области, как и в любой другой, помимо профессиональной, никогда не было. Небезразличные мне авторы, конечно, были. Тут я никого не удивлю. Это золотой триумвират русской поэзии: Маяковский, Блок, Есенин. Причём, у всех троих главным образом позднее зрелое творчество. Хотя шедевры есть у многих, даже у графомана Бродского. А влияние если кто и оказал, то Высоцкий, естественно, и ранний Шаов. Как ни странно, но гораздо большее влияние на меня оказали прозаики. Ницше, Хайнлайн, Гаррисон, Симмонс, Пелевин, Сорокин. Странный наборчик, да? И, тем не менее, у каждого из них есть своя книга, которая меня чрезвычайно впечатлила. Это их идеи раз за разом будили мою ленивую голову и подливали керосинчик в примус души. Повторюсь, важна не техника письма, не какие либо фишки, перепевы и парафразы. Важна интеллектуально-мировоззренческая наполненность как автора, так и читателя. Только тогда им будет интересно друг с другом.
ТГ: Упомянутые вами авторы – все, кроме Ницше, фантасты! А вы сами не пробовали писали фантастику?
Сотона: Да и Ницше, по большому счёту, фантаст. Если не фантазировать, то остается лишь мычать с остальным стадом на монотонные стены своего кармического хлева. А о фантастике в последнее время как раз подумываю. Во-первых, полная свобода от любых условностей, а во-вторых, это удачная разновидность любимого мною ещё с антисоветской юности эзопова языка. И действительно, когда я говорю читателям – Люди, вы в подавляющем большинстве есть никчемушное гавно, – читатель автоматически соотносит себя именно с этим самым большинством и обижается. А если я напишу – Ванс апон э тайм на далёкой-далёкой планете жили никчемушные долбодонты – сожрёт за милую душу, да ещё с причавкиванием!
ТГ: Приносило ли когда-нибудь ваше творчество вам материальные дивиденды? Есть ли шанс у современного поэта сотоны "развести Музу на бабки"?
Сотона: Вспоминается героиня Ирины Муравьёвой: «А как же…. Два раза по три рубля». Так, примерно, и у меня. Премия УК в штуку баксов, да несколько бутылок элитного алкоголя – вот и все дивиденды от моей писанины. К сожалению, перспектив получать с Музы надои я не вижу. И в первую очередь потому, что сам бы я никогда не купил свои вирши, если бы оные вдруг продавались. Так как же я, будучи человеком порядочным, могу впаривать их остальным? Я, правда, и другие бы не купил, но это отдельный разговор. Так что максимум моих ожиданий состоит в том, что может хозяева литсайтов подкинут какую премийку отчасти из жалости к старому больному человеку, отчасти из желания сохранить балаганного уродца для привлечения зевак, ведь у большинства интерес ко мне примерно такой же, как к гавкающей курице.
ТГ: Сотона – социальный поэт?
Сотона: Смотря что подразумевать под понятием «социальный». Если стремление изменить существующее положение дел, «агитация горлана-главаря», то уже нет. Хотя был таковым на излёте наивной веры, что слово наше таки отзовётся. Но нынче настигло запоздалое понимание, что всё это моськин лай и сколько волка не корми, а у слона всё равно толще. Несмотря на теперешнюю ревизию коммунистических идей, предпосылки революционной ситуации были сформулированы классиками очень толково. И в отсутствии такой ситуации быть «социальным» нелепо. Герцену просто некого будить. Поэтому из социального остались лишь горькие констатации очевидного. Не смотря на то, что швыряние камней в болото всегда было одной из моих излюбленных забав, ожидание, что жабам это когда-нибудь надоест, исчезло. Хотя, и Гойя, создавая свои Капричос, вряд ли ожидал адекватного отклика, а поди ж, монографии нынче пишутся о его вкладе в упразднение инквизиции!
ТГ: Должен ли поэт быть гражданином? Несет ли он моральную ответственность за свое творчество?
Сотона: Насчёт «должен» и «моральной ответственности» я настоятельно рекомендую всем небезразличным мне людям усвоить одну простую истину: никто! никому! ничего! не должен Это нужно в начальных классах преподавать, сразу вслед за мама-мыла-раму. Однажды я даже собирался заняться популяризацией этой всеобщей формулы счастья, но в очередной раз оказалось, что люди в большинстве своём слишком тупы, чтобы воспринимать тезисы, а я слишком ленив, чтобы выстраивать свою логику ab ovo.
ТГ: Чем вы занимаетесь в свободное от творчества время? Кем и где работаете, какой досуг предпочитаете?
Сотона: Сейчас я нигде не работаю, ничем не занимаюсь, не имею интересов и увлечений, привязанностей и желаний. У меня непроходимость коронарных сосудов. Полгода назад мне сделали операцию на сердце, чем подарили ещё какое-то время. Проблема в том, что я к этому подарку оказался совершенно не готов.
ТГ: Работая над текстом, как вы определяете, что стих готов?
Сотона: Писать стихотворение – это почти то же, что делать ремонт, т.е. «закончить невозможно, можно только прекратить». К сожалению, определить, что стих готов мне ещё ни разу не удавалось, потому что ни разу мне не удалось написать что-либо, чем я был бы абсолютно удовлетворён. Я прекращаю работать над стихом в тот момент, когда любые мои попытки его улучшить делают его только хуже. Сразу пишется редко. Чаще это достаточно кропотливый процесс, особенно когда сочиняются «бисерные аллитерации». Жлобьё не видит в них смысла, однако, несмотря на предельную созвучность всех частей такого сочинения, оно всегда вполне гармонично и логически выстроено. Начиная писать, зачастую я вообще не представляю, о чём будет стих. Рифма сама ведёт, а я только следую за ней. Это самый приятный процесс. Хуже, когда я знаю, о чём хочу сказать и тогда, порою, получаются вымороченные, вымученные стихи, которые мне самому не нравятся. И, наконец, наиболее частый вариант – «первая строчка от бога». Приходит она в голову и не отпускает, пока не будет оформлена всеми положенными ей виньётками в полноценное стихотворение. Причём по порядку именно первой она почти никогда не оказывается. Так что, рифмы и аллитерации являются для меня ариадновой нитью.
ТГ: Старое правите?
Сотона: Бывает. Чаще после получаса безнадёжных попыток исправить очевидный мне ляп, сдаюсь и бросаю. Но иногда делаю удачные правки и поражаюсь, как я мог часами ломать голову в поисках нужного слова, когда вот оно – на поверхности. Такие случаи радуют, особенно, если в хорошем стихе одна-две корявости сводят на нет все изящество и остроумие.
ТГ: Попробуйте дать парочку важных и очень четких и конкретных рекомендации пишущим стихи. Например, «избегайте четырех согласных подряд» или что-то подобное.
Сотона: Чётких дать не могу. Во-первых, правила стихосложения – это не СНиП, а во-вторых, я сам всегда плевал на любые нормы и правила. Поэт должен быть свободен от любых условностей, только тогда он сможет написать что-то незаурядное. А всех этих правильно сконструированных, мелодично звучащих и написанных в полнейшем согласии со всеми нормами русского языка ниочёмных никчемушек и так намарано предостаточно. Могу лишь сказать, какие три характеристики важны для меня, чтобы набор лучше или хуже рифмованных строк признать стихотворением.
Три критерия от Сотоны
Первое – плотность. Ни единого слова, без которого не пострадает смысл, быть не должно. Это как минимум, а как максимум, каждое должно содержать несколько возможных смыслов. Например, широкое использование аллюзий, хотя и не обязательно.
Второе – метафоричность. Никому нафиг не нужны песни якутов. Стих – набор образов, по возможности ярких и затейливых. И упаси боже от штампов.
Третье – парадоксальность, она же анекдотичность в хорошем смысле этого слова. Т.е., нужно не только сказать что-то осмысленно-связное, но необходимо, чтобы в итоге сказанное явилось неожиданностью для читателя.
ТГ: Вы пользуетесь в своих стихах так называемой ненормативной лексикой. Зачем с вашим-то словарным запасом? Эпатаж?
Сотона: Да ну на хуй! Я никого не собираюсь эпатировать обсцентными оборотами, либо красоваться ими. Я, блядь, так разговариваю! Это органично для меня. И менять себя в угоду жвачно-ханжеской публике не собираюсь. Если слово есть в языке – оно должно звучать, иначе это не слово. А любителям всевозможных табу могу посоветовать отрезать или заштопать свои первичные гендерные причиндалы и отправляться бить поклоны боженьке.
ТГ: (оробев и дрожащим голосом) Я матерюсь...
Кого из современных сетевых поэтов, кроме сотоны, вы могли бы порекомендовать почитать на Альтерлите, в АльмаНАХе, на Стихире?
Сотона: На Альтерлите – Жуков, на УК – Гипсон, он же Маслов на Стихире. Еще на Стихире, пожалуй, Лешек и Романькова, в АльмаНАХе – Скокова, она же Сикоку.
ТГ: Где вы бывали в течение своей жизни, какие края видели? Какое из увиденных мест поразило вас больше всего и чем?
Сотона: Не так уж много где был – десяток европейских стран, три в Азии и одна в Африке. Плюс – Россия вдоль и поперёк. Но чем дольше живу, тем отчётливей понимаю – в любой точке земного шара пространство в радиусе ста метров от моего дивана имеет минимальные различия. А запомнилось больше всего – рассвет над Атлантикой на побережье острова Мэн, закат над Иссык-Кулем, тихоокеанский песок Итурупа, спрессованный до состояния асфальта, и тотальный салют по поводу миллениума над Сиамским заливом. Но краше всего озёрный рай моей души – Суоми.
ТГ: И в финале традиционный вопрос о творческих планах?
Сотона: Планов нет, как, впрочем, и никогда не было. Хотелось бы написать прозу на тему «Мухи и тошнота исканий Пьера Колфилда в свете житейских воззрений кота Мурра». Естественно, на автобиографическом материале. И написать это с такой степенью откровенности, что ни Сорокину, ни Фаулзу не снилось.
ТГ: Спасибо, Виктор, за интервью! Удачи вам и творческих успехов!
Сотона: И тебе.
16 ноября 2010 г.
