Стряхнув остатки мутных снов,
Отдёрнул занавеску.
Решив, что по утрянке мне
Проветриться пора.
Открыл пошире в мир окно...
Войной пахнуло резко.
Сегодня запах посильней,
Чем вечером вчера.
Руками сжимая цевье
копья Пересвета,
каждый уперся в свое.
И – выхода нету.
И целясь друг в друга за то,
что родины святы,
херачим друг друга легко,
Победы солдаты.
А публика делает ставки
на тех или этих,
и бегают стаями шавки
по скользкой от крови планете.
Я вас убью. Терпенья больше нет.
Который год не заживает рана...
Вы боль моя. Позор. Вы жажда, Анна!
Быть с вами пытка. А без вас – вдвойне.
Я к дьяволу тянулся. Не к кресту.
И не щадил себя в кровавой драке.
Но смерть не шла: меня искусству шпаги
Учил неподражаемый де Ту.
Проклятье! Кто теперь у ваших ног?
Я вас убью. Почти собрался с духом.
Схожу с ума, миледи. После Шлюхи
Все женщины – прокисшее вино.
............................
30 лет спустя
Седьмой десяток разменял,
А был когда-то третий.
В ту пору я остался цел
Без видимых причин.
Неумолимо сквозь меня
Летят десятилетья,
Отображаясь на лице
Лучинками морщин.
Осенний вечер. Тянет спать.
И дождь стучит по крыше.
Не успокоить даже сном
Тупую боль в душе.
И я тебя опять... Опять!
Люблю и ненавижу.
А, впрочем, слово здесь одно
Излишнее уже.
Д. М.
* * *
Мой Кай, прими для бодрости стакан,
Живи вовсю, пока в порядке печень.
Застыл под елью снежный истукан
И думает, наверное, что вечен.
Козы́рный туз в колоде зимних карт,
Колдующий ночами по привычке.
Но мы-то знаем: на подходе март,
А он расставит точки и кавычки.
Здесь не задать с испуга стрекача,
Заноют разом скованные раны,
Начнут ручьи безумствовать, журча,
И мат поставят снежному болвану.
А ты, мой Кай, свободен и здоров,
Твоя стрела стоит на цифре восемь,
Есть время наломать немало дров,
Ведь далека, как сказка, жизни осень.
Храня лояльность правилам игры,
Ты всемогущ в пределах фотошопа,
В твоих руках рождаются миры. . .
Но встань со льда, не то застудишь жопу!
Засмотревшись на тебя, губы жег зеленым чаем.
Слов твоих неосторожных колокольчики ловил.
Был японский ресторан тишиной не опечален,
Даже если мы молчали – получалось о любви.
Как тебя мне научить ловко пользоваться хаси?
Этих палочек привычка нескрываемо сильна:
Видишь, верхняя тверда и подвижна в одночасье,
А другая отстраненна, как молящийся монах.
Ты спокойна и светла, но глаза темнеют к ночи.
Отступать уже, похоже, невозможно. И теперь,
Ощущая, что вокруг бродит жизнь, меняя почерк,
Остается перед жизнью распахнуть пошире дверь…
* * *
Я думаю: смерть – не старуха с косой,
А юная дева нагая,
Поманит – и следом я брошусь трусцой,
Мосты безоглядно сжигая.
Как сон, промелькнёт, обрываясь, за миг
Вся жизнь, что зовётся судьбою.
И Смерти влекущей прельстительный лик
Меня уведёт за собою.
Мы с ней вознесёмся в межзвёздную жуть,
Пусть будет полёт тот смертелен…
- Эх, жаль, что без тела! – я деве скажу, -
Забавнее было бы в теле!
Купил ноль семь, на закусь – пончик.
Мой зимний день почти закончен,
Иду в загул.
Пускай к утру опухнет будка...
Я так хотел стать Божьей дудкой!
Но Он не дул.
Я лишь пытался быть поэтом.
И получил сполна за это:
В бутылке дурь.
Налил в стакан и залпом вмазал...
Не дунул Бог, увы, ни разу
В мою дуду.
Но, может, вечером воскресным,
Когда владыке звездной бездны
Не до хлопот,
Зайдет ко мне Господь веселый,
Изобразит на дудке соло...
И подмигнёт.
