Ты порой издалека
Улыбаешься украдкой,
Чтоб никто не попытался
Догадаться ни о чем.
Я стою на Биржевом
И смотрю на Петроградку,
А Нева совсем, как время
Безвозвратное течет.
И, продрогнув на ветру,
Место встречи помню смутно,
Где с тобой недолго были
Безнадежно влюблены...
Мимолетен, может, я?
Или ты сиюминутна?
Две навеки друг от друга
Разбежавшихся волны.
На Васильевский летит
В синем небе белый пудель,
Мне осенние печали
Почему-то по душе.
Я надеюсь, впереди
Непременно что-то будет,
Но того, что прежде было,
Не получится уже.
Попкорна пожалеют нам
Американцы?
Что ж, сбросим лишний килограмм.
Крым стоит санкций.
Пора историю писать
На обелисках.
Не подведет морской десант:
Крым стоит риска.
В набат ударят звонари,
Завоют бесы...
Но, как сказал король Анри,
Крым стоит мессы!
Белые мухи
Хлябь расчертили косо…
Вольному – воля!
Ворон не в духе
Снежный горох – не просо
Холодом – больно.
Пятнышком сквозь снегопад
Бледное нечто...
Зябкая зябь, чёрный сад
Бренности – вечность...
На слово,
поверьте.
Нет Жизни.
Нет Смерти.
Есть Время.
Пространство.
Забвенье.
Бессмертье.
.
...Ночью, по «Русскому Иллюзиону» – х/ф «Поп». Нем. офицер, русского происхождения, приходит в дом к о. Александру, чтобы попросить прощения за немцев, устроивших публичную казнь партизан (их повесили). Когда грузовик, на котором стояли приговоренные, должен был по команде отъехать, колеса увязли в грязи, он застрял, и женщина с петлей на шее, всё упиралась кончиками пальцев ног в дно кузова, и это не давало ей повиснуть на веревке окончательно. Этот офицер (он, в принципе, по фильму, хороший, не совсем фашист), желая, очевидно, сократить ее мучения, подтолкнул ногой грузовик, что вряд ли как-то повлияло на ситуацию. Грузовик вытолкнули солдаты и полицейские. Отец Ал-р отказывается принять извинения и выгоняет его из своего дома: «Вон отсюда!» Он не позволяет попадье, бросившейся вслед за офицером, вернуть его, объясняя свой поступок: "ОН ПОДТОЛКНУЛ!.. ПОНИМАЕШЬ? – ОН ПОДТОЛКНУЛ!.."
О наших одесситах-либералах, которые не сжигали людей в Доме профсоюзов, не стреляли в них, не добивали их битами, не разливали бензин по бутылкам, нет – они просто смотрели на э т о, веря в то, что там, в Доме нет одесситов, а только лишь – «приднестровцы и россияне», и уверяли в этом других, приговаривая: «И этих тоже жалко, конечно, но – сами виноваты. Они получили то, что заслужили.»
ОНИ ПОДТОЛКНУЛИ.
.
Как издавна водилось, все девицы
В Саратове (в глуши!) – или в столице
Прелестные безделицы хранили
В своем альбоме. Розочки сушили.
Вели заметки всякие и проч.
И каждый рифмоплет бывал охоч
Черкнуть в такой альбомчик пару строк.
Увы! Увы! Тот нынче минул срок…
Но всё ж! Прошу принять, прошу хранить
Невинный вздор, что Вам желаю подарить…
О Натали! Когда б я только мог
Живописать Вас, Я бы (видит Бог!)
Среди цветов (в саду ли, на лугу)
Вас поместил. Однако – не могу.
Я Вас бы в кружево и жемчуг нарядил,
И у фонтана, на беседку посадил.
Ещё бы пуделя подбросил Вам к ногам
(На звуковой дорожке – птичий гам).
Лицо б мечтательно направил ввысь,
(А пудель – нет, пожалуй, пудель – брысь!)
Пускай из леса к Вам выходит лань,
Пугливая, но не боится. (Встань,
Животное, на место! Не боись!)
Ага. Ну вот. А взор направлен ввысь,
В лазурь, в простор, в немые небеса.
Устремлена туда твоя краса.
Чуть-чуть трепещет молодая грудь,
И ножка – так, обнажена чуть-чуть.
Вот так, когда бы смог, я написал.
А ныне – Ваш всепреданный вассал,
Могу лишь ручку Вашу лобызать.
Я Ваш слуга – навеки, так сказать…
