Окрасил июльский закат
полнеба, цветущий кипрей,
возьмём у судьбы напрокат
беспечность на несколько дней.
Морщинки забудь и лета,
туда все дороги легки,
где ловит руками ветла
скользящие блики реки.
Напьёмся водицы живой,
покормим с руки голубей,
и тени платок кружевной
накинут на плечи тебе.
На счастье – минутный тариф,
трава скроет наши следы...
а в памяти дремлющих ив
останемся рябью воды.
Валерий Мазманян
Кленов пламя в лиловом дыму,
Городок задремал под горой,
На кряжу хорошо одному
Помечтать предвечерней порой.
Ждешь ли встречи в назначенный час
Или, с ветром о лете грустя,
Наблюдаешь как листья летят
И горит колокольни свеча.
Только дум одиноких не дли,
Чтоб не встретится с русской тоской —
Ей поманит вечерний покой,
Стоит окнам зажечься вдали.
В час, когда угасает закат,
Наших мест непонятный синдром —
Залп Варяга и пушечный гром
Плевны слышатся издалека.
То вздымает узорный покров,
Словно парус холодной зари,
Шквал, что снова и снова готов
Гнать сквозь время истории бриг.
Городская суета,
День обычный...
А у нас, как никогда,
Динамично.
Скажешь: "Долго голодал?
Всё, изыди!"
И добавишь по складам:
"Не-на-сы-тен."
Возле дома два пруда,
Дальше – пустошь...
Но, конечно, никуда
Не отпустишь.
"Жасмин туманом плыл у окон,
лилось вино и лились речи..."
Валерий Мазманян
Лилось вино, и вились речи
Змеею извивались лживо.
Они как пряди у предтечи
На блюдо для главы ложились.
И речь была от умолчанья,
От невозможности сказаться
Лишь тон порой звучал отчаян.
Слова же были лишь эрзацем.
И вот июньский день иль вечер
Закрыли ставни и глаза мы
Чтобы не слышать свист картечи...
Или осколков рвущих рамы.
Заклеим стекла в день июльский,
Придвинем шкаф к оконной раме
Чтобы родной снаряд наш тульский
Не навредил котам и маме.
Ваши губы надменны, осанка горда,
Шляпы чем-то похожи на барки и шхуны,
А глаза тех оттенков, какие вода
Принимает в ненастье у края лагуны.
Возле моря встречаете жаркий закат,
Пригубляя огонь барбадосского рома,
Вспоминая, что в осень ушедший фрегат
Никогда не вернется к причалам знакомым.
Представляя корсаров, что скрылись во мгле,
Языком прижимаете к нёбу моллюсков,
Их пустые ракушки лежат на земле,
На песке, что под вечер становится тусклым.
Будет снова закат полыхать, отгорев,
Не устанут от бурь абордажные пушки,
Наше время у ног четырех королев
Закрутилось и съежилось полой ракушкой.
Я пытался галантно подать тебе шарф
И, казалось, что справился с ролью,
Незаметно в ладони ладонь удержав
На секунды десятую долю.
Мы еще посторонними были людьми,
И ничуть я не бредил тобою...
Но мерещится мне: ускользающий миг
Ты тогда увеличила вдвое.
Пусть случайны будут судьбы дары —
Равнодушной к ним не могу остаться,
Нет изящней юношей Бухары,
Нет мудрей ее молчаливых старцев.
Над стенами тучей неслись века,
Восставали армии, шли народы,
На закате легкие облака
Бледный край баюкали небосвода.
А сегодня птица твоя — Симург,
Что суфийских пестовала поэтов,
Улетает на зиму в Петербург,
Чтоб напиться там ледяного света.
И, свободы сделав большой глоток,
Ослепляя синей изнанкой крыльев,
Снова путь прокладывать — на Восток,
В край шафранно-пряного изобилья,
Где сидят с пиалами во дворах
Мудрецы и юноши с тонким станом,
И сияет древняя Бухара
Миражом запретного Джиннистана.
Посвящение моему шурину,
Олегу Залесскому.
Спотыкался и падал.
Поднимался и шёл.
Все ему – были рады!
Хоть и был он не шёлк.
Все мы грешные, Господи!
Жизнь прости – не карай.
На Земле он намаялся.
Приюти – его в рай!
