Не возьмут ни ласка, ни сладкая корка.
Не проймут ни окрик, ни шпора, ни кнут.
Укатали Сивку крутые горки,
нынче наша Сивка ни тпру, ни ну.
Ямы да ухабы дороги древней
ведут в деревню за полем-леском.
А живет в деревне одна Сергевна,
Третий день Сергевна лежит пластом.
Не то что – до ветру, нет сил прошамкать
молитву Угоднику...а дни все идут...
Смотрят на Сергевну с красивой рамки
грамоты Почетные за Ударный Труд.
Бесконечные силы вращений
Соберут по пылинке наш путь,
Чтоб при встрече искать утешений
И друг другу в глаза заглянуть,
Чтобы мир стал родным и огромным,
И послушным созвучью сердец,
Подарив на поляне укромной
Нам, влюблённым, цветочный венец.
Тёплых звёзд серебристые нити
Ниспадают на кудри берёз.
Эта ночь волшебства и открытий
Озарила сиянием рос.
А наутро белеющей гладью
Манит озеро чистой водой.
Принимая святую прохладу,
Мы ладони сложили ладьёй…
***
Постарайся меня не тревожить,
Не будить моей сонной души.
Рано утром уйди и в прихожей
(Не забудь только!) свет потуши.
Я боюсь этой желтой полоски
Из-под двери, как будто за ней
В пустоте ледяной и громоздкой
Умер кто-то из близких людей.
Я проснусь: будет поздно и шумно.
Испугаюсь. Вскочу. Побегу.
И уже не успею подумать,
Как я жить без тебя не могу.
Есть всё-таки в русских селеньях,
Помимо девчонок и баб,
Другой контингент населенья,
Что полом и выпить не слаб.
Понятно, у нашего брата
Досуг, против женского, груб:
Сравните горящие хаты
С пожаром гортаней и труб…
У женщин головки забиты
Хозяйством, уборкой, детьми…
А наши «козлы» и гамбиты?
- Не сахар, не мёд, чёрт возьми!..
Вы, дамы, меня извините
По поводу тех же «коней»:
Попробуйте остановите
Спешащих к машинам мужей…
Закончу я стихотворенье
С поэтовой лёгкой руки:
Есть женщины в русских селеньях,
В которых живут мужики!..
Я знаю, я тебе дороже,
Нет, не сегодняшняя, – та :
Чуть-чуть добрей, чуть-чуть моложе,
Без горьких складочек у рта,
Без шутовского преклоненья
Перед тобой, скрывая грусть…
Всё, что ты скажешь, без сомненья
Давно я знаю наизусть.
Нас не спасают даже ссоры
От быта мелочной возни.
Так уходи! – Ни слёз, ни вздора.
Свобода – вот она, возьми!
Не удержать былую радость.
Теряю дням бесцветным счёт.
Всё кончено, как ни старалась.
Сквозь пальцы радуга течёт…
***
Еще осталось три штуки «Винстона»
И три поездки, и сто рублей.
И в лампу лампочка сегодня ввинчена,
И что еще?...да, и куплен клей
Для босоножки. А ты – что думаешь? –
«Судьбу – с судьбою и с жизнью – жизнь»?...
Оставь на рифму юницам-юношам,
В одной-то туфле не побежишь.
Смотрю с балкона. Внизу неистово
Грохочет улица. Жара. Зенит.
Еще осталось две штуки «Винстона»
И тихо-тихо старушка спит.
Ей все желают выздоровления.
Спи, пиччиола моя, бай-бай.
Храни, темница, свое растение,
Ничем тревожить ее не дай.
За этой дверью, покрытой перхотью
Надежд недужных и ломких мук
Пускай таится лягушка Эсмарха,
Недвижный, виснет в углу паук.
Пускай стенаний остынет перекись,
И злость скукожится взаперти.
Здесь бесприютность и муки склеились.
Спи, страстотерпица моя, спи.
За дверью тени шуршат таинственно.
А зной стекает с бетонных плит…
Еще осталось пол штуки «Винстона».
Двенадцать тридцать. Иду. Кричит.
***
Вечер мой, ты ненастен и черен
Дождь и ветер, а звезды не в счет.
Лишь со стенки поленовский дворик
Мне о солнечном счастье поет.
Ах, да было ль оно, хоть у той вон,
Что всегда – то с метлой, то с ведром?...
Но опять в этот дворик спокойный
Я иду за каким-то добром.
Что бы делала там – я не знаю…
Шла бы так же, куда повелят.
Иль крапивой за ветхим сараем
Хоронила бы глупых цыплят.
Иль тянулась телегой скрипучей
За послушным каурым конем.
Над забором зеленою тучей
Висла б. Сохла б исподним бельем.
Той метлы хворостиной последней
Я швыряла бы сор по углам.
Иль нарядной ходила б к обедне
По горячим белесым пескам.
Деревяшкой, ромашкою квелой…
Я была бы довольна судьбой…
Только б вечно стоял над Николой
Полдень солнечный, свет голубой.
Только б здесь, на арбатских задворках,
Всей замшелой Руси посреди
Шла бы радость в платочке, в опорках…
Что ж ты, дитятко, плачешь так горько?
Все еще впереди. Впереди...
***
Это было когда-то, не помню когда –
Я ходила на ключ за водой.
И была леденее январского льда
Та вода под сосною седой.
Волосами свисали косматые мхи.
На стволе каменела слюда.
Смоляные лодчонки сухой шелухи
Уносила беглянка-вода.
Всей дремучестью хвойной от суши и зла
Свой родник укрывала она.
Я такой же дремучей и верной была,
Как и эта седая сосна.
Молчаливость моя ей была по душе.
И, хрустя муравьиной трухой,
Я несла в золотом берестяном ковше
Ледяное питье с шелухой.
Губ зовущая алость,
ласка слова атласна...
Как у вас получалось
убежать от соблазна?
Я для вас отрастила
шейку, ножки и крылья,
чтобы их опалило
жарким пламенем гриля.
Кто бы съел без остатка,
чтоб себя не жалеть мне?
Ах, как больно и сладко
жить монашкою ведьме!
Он преклонялся, как пред божеством,
Влюбившись в изваяние... Немея,
Он верил, что возможно волшебство,
Но: «Если не полюбит Галатея?..»
Он статен был и молод, и красив:
Но зеркалу довериться не смея,
Он думал, что угрюм, сутул, плешив…
– А если не полюбит Галатея?..
И в мастерской своей без сна он жил,
Не знал, что за окном весною веет –
В сомненьях мучался, лишаясь сил:
– А если не полюбит Галатея?..
