Под утро чайки хмуро бродят по песку,
туман пуховым покрывалом над водой...
Между деревьев неба глянцевый лоскут
блестит приколотой единственной звездой.
Днём рыжей кошкой к морю ластится жара,
листву каштанов солнце щедро золотит,
но всё прохладнее, всё тише вечера,
и джаз цикад в пустынном парке не звенит.
Так театрален новый бархатный сезон –
расшит дождём узорный занавес листвы...
Осенних свадеб чаще слышен Мендельсон,
и жизнь по-прежнему прекрасна ...
Се ля ви...
Городская осень закружила в вальсе
Меж домов-высоток, на площадках детских…
Школьники с восторгом смотрят в окна класса,
Как листок кленовый отлетел от ветки…
Ветром был подхвачен он в паденьи быстром
И вспорхнул, как птица, устремившись к небу,
В солнечных лучах мерцал багровой искрой…
Зашумели ветви, выполняя требу…
Высоко поднявшись, падать долго будет,
Этот лист кленовый – символ нашей жизни –
Ярко отыграет роль всех наших судеб,
Посвятив концерт пылающей отчизне…
Листья хороводят свой последний танец,
Землю покрывая пышными коврами… –
И бегут детишки: собирают в ранец
Счастье по крупицам голыми руками…
Летающая тарелка
В гречишном падает поле.
Там раздаются звуки,
От которых по коже мороз.
Мужики с топорами и вилами
И бабы с хлебом и солью
Собрались у места падения,
На коне – Иисус Христос.
А вернее, Христос на иконе:
Допустил летописец ошибку.
Раздаются странные звуки,
От которых собаки кричат.
Из тарелки выходит пришелец,
Он несёт на лице улыбку.
И улыбка такая, что бабы
Закрывают лица девчат.
С духом собравшись, староста
Выходит навстречу пришельцу.
На нем шёлковая рубаха-
-Лакированные сапоги.
В этой деревне когда-то
Проходили с атакою немцы,
Ни сапоги, ни рубаху,
Однако же, взять не смогли.
Прохор Горбатый с финкой
Недоверчиво, косо смотрит,
Пальцы ласкают наборную
Жёлто-синюю рукоять.
Всё бы ему, Горбатому,
Любую малину испортить.
(Марсиане в семидесятых
Украли у Прохора мать.)
Только пришелец смотрит
Ясным и светлым взглядом
И говорит, и речь его
Понятна всем и близка:
"Мне ничего такого,
Люди, от вас не надо.
Я притомился с дороги –
Дайте мне молока!"
Это, возможно, легенда.
Где ту найти деревню?
Поле уплыло гречишное
В жарком июльском сне.
Ввысь улыбался староста,
Вслед лепетали деревья.
Плыл Христос на иконе,
А может быть, на коне.
С Днём Рождества – тебя,
журнал «Арифис»!
Гостеприимный – и,
«странноприимный дом».
Хозяйкой – славен ты,
всевидящей Арифис,
теккилой прозы, и,
поэзии – вином.
Спасибо за привет!
Спасибо за приют,
где причащаются,
и плачут, и поют.
Осень – время раздумий,
не так ли?
Осень жизни и осень души...
Когда мысли роняя –
как капли
дождь октябрьский –
невольно спешим,
середины отметив итоги,
подвести золотую черту...
Нам ли, грешным,
не думать о Боге
и в себе не искать чистоту,
когда так безмятежно-прозрачен
взгляд небес,
и пронзительна тишь...
Бесконечной тоской, не иначе,
дышит Вечность.
У края стоишь –
когда вдруг,
на тебе замыкая
с нею связи божественной нить,
просветлённость наступит такая,
что поймёшь,
зачем
стоило жить...
Мой гусь-хрусталь отравой полон.
К нему я подношу лицо
И, не простившись жестом, словом,
Веселёнькое пью винцо.
Сады моей Семирамиды
Ещё чуть-чуть – и так близки.
Какие ж я имел там виды!
Но взял – и умер от тоски.
И гуси белые, сквозные,
Куда ни кинь тяжёлый взгляд –
Пронзают берега иные...
О непонятном говорят...
Кос не плету, ветер вьёт их в колечки,
Так жеребёнок не знает уздечки.
Колосом тело моё созревает,
Чище дыхания нет, не бывает.
По-королевски пришёл аппетит:
Кровью играет, румянцем горит.
О, поспеши же, судьба, расскажи,
Чьи же объятья возжгут свет души?
