Мне, соседка, девушка Наташа:
”Юноша, ведь ты не мой бойфрэнд.
Уступил в трамвае место даже.“
”Я – ответил ей – интеллигент“.
И добавил: ”Милая Наташа,
Я готов не только уступить.
Вы мне разрешите Вас однажды
До подъезда дома проводить? “
И она не только разрешила
До подъезда дома проводить,
Но полунамёком пригласила
С нею лёгкий ужин разделить.
С той поры пропето много песен,
Их не омрачила грусти мгла.
Мир мне стал во многом интересен.
В том Наташа очень помогла.
1985
Ты и правда самая редкая в мире сволочь.
Понимая и ведая, что на земле творится,
я особенно крепко тебя обнимаю в полночь,
потому что боюсь, что история повторится.
Я не знаю, что чувствует брат, убивая брата,
и спасут ли тебя стихи мои и объятья.
А быть сволочью, значит, что-то волочь куда-то.
Вот, к примеру, мешок с пшеницей, копьё, распятье.
Расскажи-ка мне лучше о яблоках молодильных,
об Алёнке, Иванушке и трёхголовом змее.
Я венков наплела ромашковых да ковыльных,
приглядись, выбирай помягче да попышнее.
Да была б моя воля, жила бы с тобой в пещере,
где бы имя твоё никогда не звучало всуе.
Я боюсь, что в тебя кто-нибудь не поверит.
Я боюсь, что тебя кто-нибудь поцелует.
Играла музыка в финале,
Её сменила тишина,
Как будто клавиши запали,
Как будто лопнула струна.
С таким штампованным набором,
С давно обломанным пером
По театральным коридорам
Идти в гримёрку, на втором,
Где ты сидишь, как лошадь, в мыле.
Читать и мять в сухих губах
Десятки простеньких фамилий,
Известных в узеньких кругах
И в треугольниках, и прочих…
Но, с точки зрения наук,
Не всякий конь присесть захочет,
И не бывает узким круг.
Кузьмин, Малькова, Липин, Градов,
Янков, Носкова, Кузнецов…
Сильвета, Гамлет, Леонардо,
Эпаминонд… В конце концов,
Дойти до ручки, повернуть и …
Как ты задумчив и пригож.
Видать, дошёл до самой сути,
А что с ней делать – не поймёшь.
Не знаю, что ты вдруг представил,
Но опишу твой долгий взгляд:
Я – вся из пламени и стали -
Срубила, выжгла райский сад.
Ушла, смешав любовь и жалость,
И не заправила постель.
Сойти с ума не получалось,
Любил и ждал благих вестей.
Купил подобие ковчега,
Рыбачил в штили и в шторма.
Был на войне, три года бегал,
Дожил до первого письма,
И, завершая век разлуки,
Вот-вот откроется почтамп.
Ты на коленях держишь руки,
Мой добрый, глупый Форест Гамп….
Ну, что ещё, чтоб безрассудно
Ты в этой роли не блеснул?
В простом простое видеть трудно.
Вот лампа, зеркало и стул.
На стуле флейта, тихий образ,
Метафор ярких не лишён.
Лежит, как маленькая кобра,
Не расправляя капюшон.
И вроде надо сторониться,
Бояться тронуть невзначай.
Да пусть хоть что-нибудь случится!
Помрём – так с музыкой. Играй.
На склоне предгорья, в вечерней заре,
Ступенями спуска к ворчливой Куре,
Когда устаёшь, оступаясь, идти,
Видение-сон настигает в пути.
Идя по змеиной тропе между скал,
Увидел я то, что увидеть мечтал:
Из замка, сокрытого цепью вершин,
Несёт осторожно горийка кувшин.
Вот берег и плавным движеньем руки
Кувшин исчезает в потоке реки.
Не меньше я сценой другой увлечён,
Как девушка ставит кувшин на плечо.
И видится мне: под взошедшей Луной
Идёт она в замок на встречу со мной.
Стройна. И, красив её девичий лик.
К устам её алым я жадно приник...
...
Волнующий миг озаренья, исчез.
Закат в глубине утопает небес.
Прохладой ночной освежаетя грудь,
Луной освещён, продолжаю свой путь.
17 февраля 2004
