Один побольше, другой поменьше!
Да кто их видел?
Пропали вещи, пропали вещи!
Шапка и шуба!
Так что ж стоите? Быстрей звоните,
Чего молчите?
Глупая баба.
Ну вот, схватили. Да те ли, те ли?
Ну что, узнали?
Вот этот тощий, а этот в теле.
Нет…не похоже.
Чего ж хотели, горячку гнали?
Вы опоздали.
А нынче стужа.
А нынче лисы, а нынче волки:
Темно и страшно.
Один другого, один другого
Больше и злее.
А ночи долги, и звезд осколки,
Смотрите, сколько!
- Ах, зря я, зря я.
Можно заново написать книгу,
сожженную однажды в гневе,
с начала, с первой страницы,
но только не до конца.
Вечность подвластна мигу,
только птицы легки в небе,
пролетят с фотографий лица,
но своего – не увидишь лица.
Можно заново обрести дружбу,
пропавшую в детстве когда-то,
с начала, с первой игрушки,
с конфеты – тайком, пополам,
только листва закружит
памятью у «автомата»,
и надежду последней "двушки"
страшно доверить напрасным гудкам.
Можно, вскрыв сердце , полюбить снова, –
странный способ избежать боли!
Останется ли шар целым,
если механик уйдет?
Кто последнего слова
лишит? иль сказать позволит?
Приходят рабочие сцены,
молча демонтируют небосвод.
Можно взять лодку и уплыть в море,
где на волнах тают тропинки,
где, помня последний ветер,
дремлют на дне корабли...
Можно ли при повторе
этюд сыграть без запинки?
Пишется книга, растут дети,
а телефонную будку снесли.
17.11.2006
Пятница тем
и отличаемся от
прочих дней,
что она придёт
именно в пятницу,
не в понедельник,
с его болтовнею о новой жизни,
что в пользу бедных,
ни во вторник,
попавшим меж прошлой и будущей
пятницами,
и, видимо, их стерегущий.
Ни в среду,
в день, что ни то, ни сё.
Горб недели.
(Неделя – арба, что пятницу и везет).
Ни в четверг,
то «червивый», то « чистый», –
не разберешь
даже способом первых чекистов.
Ни в субботу, которая для человека,
где венцом или стол или баня,
российская голая Мекка .
Ни, естественно, в воскресенье ,
когда после пьянки воскреснешь,
и мозаику дней,
отвернувшись к стене, в голове своей лепишь
и думаешь, –
сколько же можно
юлить, похохатывать, пятится?
И зачем,
если есть у меня драгоценная пятница?
Которая тем
и отличается от
дней, в которых к кому-то хожу,
что ко мне моя радость придёт,
мне на руки запрыгнет, обнимет, зажмурит глаза,-
и…
Ну что вы, ну что вы,
рассказывать дальше нельзя ...
Получила блестящее подтверждение гипотеза о том, что интеллект является формой заболевания мозга, вызываемого особыми вирусами. Они обитают во всех организмах и в обычных условиях играют роль стимуляторов деятельности нервных клеток. Но при возникновении определенных обстоятельств, обусловленных разнообразными причинами (повышение радиации, колебания геомагнитного поля и т.д.) может произойти аномальный всплеск их численности. Вследствие чего нервные клетки, в свою очередь, начинают стремительно размножаться и мутировать, приобретая новые способности и возможности.
Опыты по выделению «вирусов интеллекта» велись параллельно в ряде стран, но были строго засекречены. И, наконец, на рассмотрение Нобелевского комитета представлены результаты этих исследований.
К примеру, выяснилось, что можно «заразить интеллектом» практически любое животное. У англичан дрозофилы 300-ого поколения немного понимали английскую речь и выполняли несложные поручения. Под команды немецких ученых муравьи 41-ого поколения выстраивались в колонны и строевым шагом совершали рейды в глубокий тыл условного противника. А в России хомячки уже на третьем году эксперимента освоили азы футбола и с упоением гоняли шарик от пинг-понга до полного изнеможения, пока кушать не позовут.
Конечно, предстоит еще многое узнать и уточнить. Но хочется верить, что не далек тот день, когда человек сможет общаться с братьями своими меньшими на языках Шекспира, Гёте и Пушкина.
Просыпаюсь счастливой в плену
Твоих теплых и нежных объятий
И привычно в глаза загляну,
Чтобы снова и снова понять их,
Чтоб увидеть любовь и рассвет
Глаз родных и согреться их светом,
Улыбнуться теплу их в ответ,
Словно солнышку ласковым летом.
В сотый раз я читаю в глазах
Ноты музыки пылких признаний,
Невозможно их слышать в словах,
Выше слов эта нить пониманий.
Нам казалось вот-вот начнётся гроза…
…Санитары тот час же связали глаза,
затворили нам уши и положили в холодную ванну,
чтобы мы не увидели, как небесную манну
санитары, а с ними врачи и сёстры,
а ещё легко-больные в халатах пёстрых
всю себе присвоили под грохот грома
от падения наземь зданий огромных,
в которые зачем-то попали молнии,
так, по крайней мере, мы с вами запомнили,
потому что врачи нам об этом поведали,
чтобы было о чём говорить за обедом ли,
или после отбоя в палатах…
Не всё ж про футбол, про жён, про зарплату,
про условия жизни, а вернее сказать – содержания…
Кроме мочи чего ещё бывает недержание?
Недержание чувств, недержание речи,
мы б всё это держали, да только нам нечем,
нечем крыть наших самок, а крыш черепица
нынче сорвана ветром и вещая птица
Гамаюн – прямо в душу глядит прямо с неба,
прямо так укоризненно, словно бы требует,
чтобы мы сквозь глазницы и рты замурованные
притвориться смогли абсолютно здоровыми
перед главным врачом и его заместителями,
и сумели бы стать всенародными мстителями:
уловимыми, глупыми и безопасными,
чтоб народ поминал нас былинами, баснями,
поговорками, песнями, оксиморонами…
…нам не кажется: это гроза с её громами
разразится сейчас над страной, над столицей,
над психически-не-излечимой больницей,
где сквозь окна видны наши бледные лица…
Вера, бегущая церкви, страшна для попов
Больше воинствующих атеистов –
С паствы своей, как с овец, состригают руно,
Чтоб иереев одеть, как артистов:
Ведь не пристало Ему – Патриарху всея
Матушки Русской Земли в рясе черной
Службу вести: вот приходят бояре-князья –
Клирик в одёжке стоит золочёной.
Церковь Христова крещёных, во все времена,
Ради наживы своей обирала…
Волю людскую – безбожно стерев имена –
Поработила… И думает: «Мало!..»
Без индульгенции прока в молении нет –
Звонкой монетой грехи отпускают…
И за последнее – рай обеспечен и свет…
Нет единения собранных в стаю…
Вера, бегущая церкви, страшна для попов –
В ней лицемерия нет перед небом
Ею влекомый предложишь ночлег свой и кров
Путнику; с нищим поделишься хлебом…
С честью отвергнув молитву, как форму мольбы,
Службу – как пытку, обряды – как глупость,
Время не тратишь на праздность церковной гульбы –
Ты не приемлешь невежества грубость…
С верой – силён, а без церкви – свободен идёшь,
Жизненный путь совершаешь ты смело…
И, незнакомый с понятием подлости «Ложь»,
Предпочитаешь словам делать дело.
Кто-то стучится в мое окно:
Мамочка, помоги.
Вижу кафтан, а с ним заодно –
Чёрные сапоги.
Вижу чердак и какой-то мрак,
Вижу лицо в огне,
Вижу кулак и «Андрей – дурак» –
Птица хрипит в окне.
У птицы синий с красным кафтан
И, вроде, туберкулез.
А у моей любви сарафан
С узором из красных роз.
Моя любовь у колен сидит,
На ладошку себе глядит.
Шарик стеклянный на ней лежит,
Бледным огнем горит.
Бедная птица, умри, умри,
Ты смертельно больна.
Ты слишком долго сидела внутри
Шарика у окна.
Бледный сжирает тебя огонь,
Мамочка, это тиф?
Ты полетишь, если это сон?
Мама, лети, лети!
Любовь моя, это жизнь моя
Летит, не закрыв окно.
За чёрные птицей летит моря…
Ладошкой в мою ладонь:
А в шарике гроб и какой-то стук.
В шарике зло и мрак.
- Что ты дала мне, мой милый друг?
- Это твоё, дурак.
