Arifis - электронный арт-журнал

пьеса  

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА  

Д о к т о р Б и ш о п, радиоведущий.  

Б а б а д ж а н я н, современный поэт.  

С т е п а н М е р з л я к о в, несовременный поэт.  

Действие происходит в наши дни где-то в радиоэфире.  

Д о к т о р Б и ш о п. Добрый вечер, господа радиолюбители. Сегодня тех из вас, кому повезло настроиться на нашу волну, а сделать это совсем не просто, так как мы ее постоянно меняем, так вот... вас приветствует радиостанция «Поймай волну».  

С т е п а н М е р з л я к о в (нараспев). Да, конечно же, конечно, здравствуйте, дорогие друзья! Ну, раз уж мы тут собрались, я вам для разгону зачитаю одно свое стихотворение. Надо сказать, что оно родилось не так уж давно. Не так уж давно. И...  

Д о к т о р Б и ш о п (отключая микрофон Мерзлякова). Сегодняшний вечер испорчу вам я, маг и волшебник Доктор Бишоп, злой мастер радиоразъемов и паяльных схем. А делать я это буду в формате своей программы «Операционная». В своем формате. Его устанавливаю я. Начинаем.  

Играет мрачная музыка. Доски чердака, где находится студия, поскрипывают от резких порывов ветра снаружи.  

Д о к т о р Б и ш о п. Сегодня, в этот ненастный промозглый день мы вытащили... на свет божий, то есть, вытащили из теплых домов, сюда, в нашу студию детского творчества двух персонажей от искусства. Итак, сегодня нам будут прочищать мозги господин Бабаджанян и господин Степан Захарович Тепляков.  

Б а б а д ж а н я н. Добрый вечер. Ха-ха... Ударим свежей кровью искусства по гнилым венам пролетариата!  

С т е п а н М е р з л я к о в. Ну хэ-э-э, что ж, товарищ Бишоп, х-э-э, или, если хотите, Доктор. В этот сумеречный час, как говорится, унылая пора, очей, так сказать, очарованье, я хотел бы напомнить нашим землякам, что касается моей фамилии...  

Д о к т о р Б и ш о п (глядя в свои бумаги). Д-да, Степан Захарович, простите, наши редакторы все перепутали, я хотел бы поправить, у нас в гостях Степан Мерзляков. Тот самый. Настоящий поэтический бронтозавр.  

Б а б а д ж а н я н. Пользуясь неловкой паузой, повисшей в воздухе словно, ха-ха, оренбургский пуховый платок, я хотел сказать нашим радиолюбителям и тем, кто вынужден, скрипя зубами, слушать бредни Доктора Бишопа, что, поскольку речь зашла о современной культуре, то я вообще-то не понимаю, что тут делают такие мафусаилы, как вот этот Степан Заходерович… э-э-э… Сусляков, по идее давно канувшие в лету вместе с серпасто-молоткастыми ребятами из худсоветов, набивавшими нам свои идеологические оскомины и не имеющие отношения к поэзии вооб...  

Д о к т о р Б и ш о п. Итак, я еще раз прошу Степана Захаровича меня извинить...  

С т е п а н М е р з л я к о в (нараспев). Что же, что же, товарищ Бишоп, это, так сказать, бумага стерпит. Простим товарищу Бабаджаняну его молодой горячий темперамент. Ведь поэзия, она не создается одним или двумя поколениями, это ратный труд, достойный сталеваров, мы, поэты, куем его, и советская эпоха в этом смысле является не только олицетворением того, что... э-э… хм... ведь на самом-то деле... мы за конструктивные подходы в деле стихотворчества. Вот. А по поводу моей фамилии... Ну, сейчас я обращаюсь к слушателям старшего поколения... Действительно, кто помнит, в 1958 году я печатался в журнале «Степные огни» под фамилией Тепляков. Вообще-то, сразу после выдвижения Хрущева я был Оттепляков … (Продолжает рассказывать.)  

Д о к т о р Б и ш о п (на фоне медленного и скрипучего голоса Мерзлякова). После довольно тухлого представления нашего первого гостя (надеюсь, он вам про себя напоет много интересного), мы в лице меня, Доктора Бишопа, тех, кто к нам, по воле рока так случилось, иль это нрав у нас таков, хе-хе, присоединился и программы «Операционная», обращаемся теперь к представителю новой поэтической э-э... струи, культовому персонажу городских и сельских подвалов нашей области, концептуалисту-авангардисту господину Бабаджаняну.  

Б а б а д ж а н я н (одет в грязный свитер).. Ну, Док, нет нужды снова приветствовать людей, которые слушают наш эфир, поэтому я прямо перейду к делу. Свой боевой путь я, кто не знает, начинал простым нонконформистом в средней школе в Люблино, там, где закопченные стены полуразвалившихся заводов таращат в небо свои ржавые арматуры, а в общежитиях давно обосновались Адвентисты Седьмого Дня.  

Пауза. Ведущий паяет микросхему с сигаретой во рту. Мерзляков сидит и потягивает чай.  

Чего там, давай, без прикрас, мама. Меня неоднократно топили в сортире местные школьные отморозки, я пользовался довольно сомнительной славой токсикомана, а мои длинные сальные волосы были ответом грязному миру – вот так я жил тогда. Но еле видную искру, которую зажгло во мне искусство, я, смею надеяться, не задул перегаром обыденности и шаг за шагом, стих за стихом продвигался к своей мечте – доказать всем, что меня так просто не запинаешь.  

Д о к т о р Б и ш о п. И это здорово, действительно, здорово. (Сбивчиво, глядя в бумаги.) Сегодня я, как ни странно, готовился к своей передаче… не то, чтобы как обычно, разгонялся с помощью амфетаминов… впервые, в общем-то, взял в руки твое творчество и хочу тебе сказать, Бабаджанян, что являюсь давним твоим поклонником. Особенно мне понравилось вот (Показывает пальцем Бабаджаняну место на его рукописи.), тут неразборчиво, и вот. И я хотел бы, чтобы ты их нам продекламировал. Да... А пока наш поэт готовится, у нас есть звоночек. И мы, куда деваться, его выслушаем. Алло, здравствуйте, кто дал вам наш номер?  

Г о л о с. Алло, привет собратьям по перу и стакану!  

Д о к т о р Б и ш о п. Отлично сказано! (Разливает.)  

Г о л о с. Я звоню с радиорубки тонущего крейсера «Лионелла Пырьева». Я пытался отправить сигнал SOS, и вот крутил тут всякие ручки, пока не наткнулся на какую-то гнусь. Оказалось, что это вы.  

Д о к т о р Б и ш о п. Очень вдохновляет, давай дальше.  

Под потолком светится абажур. Окно приоткрыто.  

Г о л о с. Так дальше, дальше, я попробую в тему... Типа, задать свой вопрос в стихотворной форме. Так.  

Вот хотел бы я узнать,  

Вот хотел бы я понять,  

Ведь непросто их писать,  

Ведь стихи-то ведь писать,  

Э-мэ...  

Д о к т о р Б и ш о п. Да вы матерый поэт. Просто прожженный концептуальщик.  

Г о л о с. Вы полагаете? А я иногда думаю, что моим стихам недостает жизненной правды.  

С т е п а н М е р з л я к о в (нараспев). Я вот тут слушал, как это вы интересно рассуждаете. Ну, думаю, не буду лезть, пускай, значит, молодежь говорит. Слово, так сказать, комсомолу...  

Б а б а д ж а н я н (берет листы, закуривает папиросу). Товарищ с тонущего эсминца, приготовьтесь, я сейчас буду читать свои стихи. Поэзия глубокого подполья моей души.  

Унылое уныние по кругу,  

Как будто притяжение друг к другу.  

Стоическое-грустное во взгляде;  

А сердце прыгает в груди, как на параде...  

Нашествие бровей сердитых  

Сергеев, Александров и Антипов  

Нас только укрепит моральным духом,  

Хотя и зля обеспокоенное ухо...  

С т е п а н М е р з л я к о в. ...по поводу жизненной правды. С правдой ведь как? Она у каждого своя. А правда должна одна быть. Вот у нас, у молодых поэтов, тогда еще, в шестидесятых, ведь у нас она одна на всех была. А иначе, что было бы? Один туда тянет, один сюда, прямо лебедь, щука и рак, ей-богу. А без правды и свободы нет...  

Д о к т о р Б и ш о п (откашливается). Тут я откашливаюсь и хочу внести некий порядок в наш поэтический раздрай. Тонущий господин, вы закончили свои излияния?  

Г о л о с. Ах, господа! Поэзия, она бесконечна и глубока, словно океан... и к ней не применима семантика быта...  

Д о к т о р Б и ш о п. Итак...  

Г о л о с (говорит быстрее). Ну, пожалуй, чтобы не искушать вас своим творчеством слишком долго (Слышно, как бежит вода.), я спрошу просто. Поэзия – как живой организм. Как по-вашему, какие процессы будут в нем бурлить через месяц, завтра, а то и через час? Ведь все может драматически измениться... (Булькание, короткие гудки.)  

Д о к т о р Б и ш о п. Все меняется прямо на глазах, или, скорее, на ушах. (Выпивает.) Итак, будущее современной поэзии. Выход из тупика. А есть ли он, этот самый тупик? Вопросы остаются вскрытыми и кровоточащими...  

С т е п а н М е р з л я к о в (еще распевнее). А я утверждаю, друзья, что будущее опять-таки за старой школой.  

Б а б а д ж а н я н (грызет ногти. Длинные волосы патлами нависают над ленноновскими очками.) Ты мне про школу не напоминай.  

С т е п а н М е р з л я к о в. Ну, это в фигуральном смысле. Наш брат поэт, так сказать, старой закваски...  

Б а б а д ж а н я н. Вашего брата уже пора в утиль сдавать, мама.  

С т е п а н М е р з л я к о в. А что взамен? Я вас спрашиваю. Подражание бездарности Запада, эмигранты-перерожденцы, верлибры всякие? Вольнодумия, а где сюжет, где ритм, где общественная полезность, где смысловой накал? Где, в конце концов, правда? Где свобода?  

Б а б а д ж а н я н. Я тебе покажу правду. Вот ты, падре, что можешь по существу-то предложить? Да у тебя уже плесень из ушей топорщится. Не-е, такое (Показывает на рукопись Мерзлякова.) в трезвом уме не читают. Проехали, отец. Вали в провинцию, там таких любят. А молодых – давят. Такие же старые резонеры, как ты.  

Д о к т о р Б и ш о п (весело). Ну что, господа, пройдемся по язве синей волной во имя радости бытия?!  

С т е п а н М е р з л я к о в (посмеиваясь). И именно абстрагируясь, дорогой Доктор и с вашего позволения, уважаемый товарищ Бабаян, от пресловутой семантики быта, я сейчас прочитаю некоторые свои вещи. А молодежь, она ведь на то и молодежь. Кровь-то еще ого-го, булькает. Понимают мало, разумеют еще меньше. А мы, старая гвардия, на переднем, так сказать крае. Воспитывать будем, куда деваться. (Прочищает горло.)  

Весенние поля,  

Рождается земля,  

Лугов чуть талый снег,  

Ручьев журчащий бег...  

(читает дальше)  

Д о к т о р Б и ш о п. Эй, радиолюбитель! Если ты думаешь, что наша программа настолько культурна, как ты думаешь... (Зависает.)  

Б а б а д ж а н я н. Будем считать, что добрый Доктор предоставил слово мне. На мой взгляд, поэтическое пространство сегодня не может вместить всех. Кого-то реально придется вытолкать с поля боя, а то самим им еще долго кувыркаться, наивно полагая себя последними воинами художественной эпопеи...  

С т е п а н М е р з л я к о в.  

...Над полями туман,  

Над долами туман,  

Он похож на обман...  

Б а б а д ж а н я н. ...под названием «Современная поэзия». И они, являясь злостными закостеневшими борцами с неформатом, то есть, такими подонками, как я и мне подобные кореша-однополчане, в конце концов сломают вставные зубы о жесткое тело нового рассвета... (Декламирует.)  

Непонимающе-согбенный хохот –  

По мозгу галлюциногенов топот.  

«Вы ищете осуществления иллюзий?  

Пусть корчит вас в коллизиях контузий!»  

Так-то вот, друзья-антифашисты.  

С т е п а н М е р з л я к о в.  

...По луже растревоженной  

Расходятся круги,  

А в почве унавоженной  

Так вязнут сапоги...  

Ну, для вас, дорогие друзья, я мог бы читать еще. Вот приближается День Победы, а к этому у меня приурочен мой традиционный военный цикл, который вы все знаете и любите, но не сегодня, не сегодня.  

Д о к т о р Б и ш о п. Да, вот такая плодотворная дискуссия у нас сегодня вышла с нашими гекатонхейрами современной поэзии. А тем, кто еще не заснул и не перерезал себе глотку тупым ножиком безысходности, я говорю «Aufwiedersehen»! Ищите нас в пучинах радиоэфира завтра с программой Толи Мясницкого «Разделочная». Речь пойдет о современной живописи.  

...Но тогда пришли родственники и говорят: “Всё.” Я спрашиваю, почти машинально даже: “Что всё?” Но они только усмехнулись, а потом вдруг все вместе стали смотреть на меня так укоризненно, что мне, в конце концов, пришлось прямо у них на глазах вылезать из постели, и, раздражаясь всё больше, – а чего они уставились и смотрят во все глаза – я же голый, – плестись в ванную, и там бессмысленно и бесконечно долго глядеть невидящим взглядом в ослепительно-белую раковину, ожидая пока вода не сделается хоть мало-мальски тёплой и можно будет начать бриться.  

И, разумеется, я порезался. В нескольких местах. Как представишь себе всё это кодло, – как оно стоит и ждёт меня в комнате, а рядом – разобранная и, по правде говоря, давно уже не менянная постель, – тоже стоит... или лежит, – интересно – а как правильно? И даже не присядет никто, – так и стоят столбами, чтобы показать мне, как они все заняты, и что надо “поторапливаться”, и что “нечего нам здесь рассиживаться”; да, собственно, ведь и сесть-то некуда – не на постель же. В кресле собака спит, – так она и не соизволила проснуться. Да и здоровая уж больно собака-то – страшновато сгонять её с кресла. К тому же воняет.  

“- Ты собаку вообще моешь когда-нибудь?...”  

Это мне, но я делаю вид, что у меня течёт вода и ничего не слышно. А что, собственно, я могу ответить? Что она не даёт себя мыть?.. И что совершенно неизвестно кто в этом доме хозяин?..  

Чёрт! Опять порезался. Видите ли, им противно убрать со стула мои носки и два стакана с пивом (в одном плавает окурок, – ну уронил я его туда, поэтому и второй стакан пришлось брать). Стоят. Оглядывают всё вокруг скептически. И делают вид, что это их нисколько не касается. Что они тут посторонние. И просто стоят. Ждут пока я добреюсь. Не на улице же стоять. Вот они и стоят в моей комнате. “Сколько на улице градусов?..” – хочу я у них спросить, но слова застревают у меня в глотке, когда я вдруг осознаю, что, собственно, понятия не имею какое сейчас там время года!.. От этого озарения я режусь ещё раз особенно глубоко, и, бессмысленно глядя на падающие в раковину розовые капли моей крови, смешавшейся с пеной и тёплой водой, пытаюсь-таки вычислить что за пора стоит на дворе хотя бы по тому, во что они одеты сейчас. Но, в конце концов, они ведь могли снять свои плащи или даже шубы в прихожей, а уж потом вваливаться всем кагалом ко мне в комнату... Могли или не могли?.. Чёрт их знает, – от них теперь всего можно ожидать. Только послушать, как демонстративно они молчат и не торопят меня, терпеливо ожидая пока я добреюсь. Или что я там делаю в ванной, запершись на шпингалет. Может я, например, мастурбирую? От человека у которого такая комната как раз этого и дождёшься. И пока я затуманившимся взором слежу за тяжёлыми, дымящимися каплями спермы, шмякающимися в унитаз, они – с достоинством молчат, проявляя просто чудеса терпения.  

От этого их терпения меня аж бесит – настолько оно высокомерно, и настолько им, в сущности, на меня наплевать – они просто выёживаются друг перед другом: у кого дольше хватит терпения, – вроде игры в молчанку. Ну, кстати, они ведь и молчат. И даже не смотрят на меня, когда я выхожу, весь в вате – залеплял порезы, – и продолжают стоять тут же, явно не собираясь никуда выходить. Ну и что?! Я так и должен теперь прямо при них одеваться?! Штаны натягивать?!. Носки?!. Стоят... И вот я, весь красный от бешенства (а они наверное думают, что от стыда) специально-долго нюхаю носки, словно прикидывая – достаточно ли они воняют, чтобы их надеть; несколько раз как идиот выворачиваю трусы, пытаясь отыскать “правильную” сторону (правильная это та, где жёлтое пятно на мотне не просто жёлтое, а грязно-жёлтое). Потом – штаны. Рубаху. Ботинки – они валяются тут же в комнате и на их подошве виднеется высохшая, забившаяся в протектор грязь. Значит на улице грязь – на мгновение радуюсь я такой, вроде бы явной, конкретности. Но тут же мою радость остужает резонное соображение, что грязь на улице была когда я туда выходил в последний раз. В этих ботинках. А может и в предпоследний. Так что...  

Но вот я уже завязал шнурки, и, подняв голову, выжидательно смотрю на родственников. Однако у них отменная реакция, – и они не дают мне даже секундного торжества, когда я мог бы сказать, что тоже ждал их. Они мгновенно и как-то все разом поворачиваются, и мы вместе идём к выходу. Вслед мне буркает что-то с кресла собака, но я уже не обращаю на неё внимания, потому что именно в этот момент в ослепительной вспышке ужаса, вдруг осознаю, что никогда раньше не видел этих людей...  

И не знаю, – просто представить даже себе не могу, – куда это мы теперь с ними идём...