Она сидела на скамейке
А я напротив проходил
И увидал в ее прическе
Букет прекрасных хризантем
Какая странная прическа
Мне захотелось невзначай
Ее волос понюхать запах
Но я стыдливо потупил
Свои глаза в сырую землю
А если бы пришла любовь
То мы могли бы на скамейке
Сидеть и думать о былом
И целоваться без утайки
Но все ж прилично не взасос
Однако видимо наверно
Она совсем не для меня
Воткнула в локон хризантемы
Призывно голову склоня
Я сел напротив на скамейку
И стал смотреть ей прямо в рот
Она кокетливо моргнула
Мне левым глазом голубым
И я подумал как приятно
Сидеть вот так и наблюдать
Сюжет души ее прекрасной
Под ярким солнцем золотым
И я от счастья полупьяный
Забыл зачем я мимо шел
И вот прекрасные картины
Воображение мое
Мне стало рисовать мгновенно
Как мы гуляем с ней в саду
И листья желтые деревьев
Лежат шурша у наших ног
И птицы все в саду замолкли
Чтоб наших слов не заглушить
И месяц в небе лучезарный
Висит над нами словно серп
А мы молчим и молча ходим
Среди деревьев и кустов
И наших рук переплетенье
Не видно в сумраке ночном
Вот так мечтал я на скамейке
Напротив этих синих глаз
Но вдруг пришел ее любимый
И стал в прическу целовать
От этой наглости мгновенно
Я стал как будто бы не свой
Во мне вскипела злая ревность
Я разглядел в траве кирпич
И взяв его своей рукою
К нему я сзади подошел
И треснул так что раскололся
Его паршивый черепок
Тогда менты меня схватили
И в каталажку повели
А я смотрел на хризантемы
И видел как в ее глазах
Мое прощение мелькнуло
Ведь я ее освободил
От злого этого мужчины
Который только и хотел
Ее системы сисек тела
А душу в ней не разглядел!
1
Я пребывал в анабиозе.
Хватило б половины дозы,
не то, чтоб месяц без тебя.
Я полуспал, но мысль вращалась
к тебе, наглея и смущаясь,
тоски и нежности дитя.
Мой взгляд цеплялся за реальность,
но перспектива в нём терялась,
ты расплывалась в ней, дрожа,
и я включал воображенье,
и сквозь волшебное вращенье
души, я ощущал, – душа
твоя навстречу мне летела,
себя облив соблазном тела,
прелестным платьицем шурша…
2
Без тебя город пуст, как бывает пустым карман,
словно в Библии ищешь Матфея, а это Коран.
Трагедия сердца, а ставится на смех курям…
Месяц из миски небес лижет звёздную пыль,
мироздание слиплось в окошке проплешиной, иль
Джордж Вашингтон в Березове читает свой Билль.
Ты уехала в, но не важно куда, ты уехала из,
ухмыляется небо, исполнив твой глупый каприз,
алкоголь отправляется в свой внутривенный круиз.
Ты осталась во мне голограммами редкими встреч,
что разлуку стянули, как грудь твою кофточка «стрейч».
Ожиданье устало в себе оптимизм стеречь.
Словно кости, кидаем мы судьбы на вечности стол,
подремав, боги ставят на счастье полмига за сто.
Если жизнь – игра, смерть награда её или что?
Месяц, свесивши хвост, спит на крыше усталым щенком,
небо жжёт самолёт, подбодрён реактивным пинком,
в ночь уносится сон мой, что вряд ли вернётся потом...
3
Погода плачет за тобой,
тускнеет месяц золотой,
я – погибаю.
Ведь ты не можешь, милый друг,
со мною оказаться вдруг,
я понимаю.
Разлукою обречены,
мы ею же обручены.
В ночи безбрежной
мы – атом света среди тьмы,
коль Я и ТЫ есть в этом МЫ,
конечно.
(фрагмент)
Время действия – 1532 г., последний год жизни
Иоганна-Георга Фауста – поэта и ученого-чернокнижника.
...Ф а у с т и М е ф и с т о ф е л ь, переодетый в монаха.
« М о н а х » :
«...Ты любишь дерзких, гордых — падших! —
Таких, как Дюрер, Гольбейн-младший...
Гольбейну ты ведь подсказал...»
Ф а у с т :
«...Сюжеты для «Видений смерти»...»
« Мо н а х » :
«...Но кто перо и кисть вам дал —
Об этом забывать не смейте!..
Ты Теофраста Парацельса —
Еретика! — спас от Процесса!..»
Ф а у с т :
«...Спас от костра я Теофраста —
Врача, поэта и фантаста!..»
« М о н а х » :
«Все встанут пред столом судейским
В земле священной иорданской —
Будь то Агриппа Неттесгеймский
Или Эразм Роттердамский!..
И ты!.. Глаза закрою лишь —
И вижу — ты в огне стоишь!..»
Ф а у с т :
«Что ж! — выбрал сам я участь эту:
Огонь всегда к лицу поэту.»
« М о н а х » :
«...«По-э-эт!..» Оставь ты эту спесь:
Есть Божий дар, по крайней мере,
Но нет твоей заслуги здесь —
С чего ж ты так высокомерен?..»
Ф а у с т :
«Да, не в бою я взял свой клад,
Здесь возражать я не намерен.
Но так же горд аристократ,
Так царский сын высокомерен,
И величав он, и нескромен,
Хотя его заслуги нет
В том, что зачат он был на троне,
Что принцем он явился в свет!
Так я — наследник по прямой
Всех, кто воспел, кто создал что-то —
Орфей, Гомер, Петрарка, Джотто —
Стоят безмолвно за спиной!..
Он сам безбожно всех запутал —
Пусть осторожен будет впредь:
Ведь глупо ждать, что я забуду
О том, что я умею петь!
Ждать, что волшебною свирелью —
Орехи буду я колоть!..
Какого ж хочет Он смиренья,
Когда поют и дух, и плоть?!.
Бездарность может быть смиренна!
Смиренно — служит пономарь...
Поэт — на серый холст Вселенной
Кладет лазурь и киноварь!..
Не стать ему уж страстотерпцем,
Иная доля его ждет,
Его пылающее сердце
Любое рубище прожжет!
Поэт — нескромная работа!
Всегда — как Лейденский пророк —
Он будет раздражать кого-то,
Всегда он — горд и одинок! »
« М о н а х » :
«Ты душу, Фауст, опалил,
Но Он все ж был с тобой доныне —
Вот так Архангел Рафаил
Сам погубил себя гордыней!..»
.
Ночь давно уже не та:
между нами – темнота.
И с бессоницей на «ты»,
слепнем мы от темноты.
Днем,бетонная стена,
между нами – тишина.
Одиночеством пьяны,
глохнем мы от тишины.
Мысли, чувства, взгляды – врозь,
а слова, что в горле кость.
Боль кричит стихом с листа.
В сердце – грузом пустота.
Снова зимняя пора
снегом рассыпается.
Выхожу я со двора,
снег руки касается
и цеплятся к плечам
пелерина снежная.
Пусть в ночи мороз крепчал,
утро снова нежное.
Отразись в душе моей
даль звеняще-синяя.
Тише, ветер, не развей
облака из инея.
Ночь грустила обо мне,
билась в окна птицею.
Утру рада я вдвойне.
Светом возродиться бы!
Снег иль пепел от тоски
в даль летит широкую.
Он касается руки,
кто же сердце трогает?
Подключение
удаленного доступа
с помощью модемного соединения
превращает сестринский пост
в средоточие братского единения
со всеми мед-сёстрами в мире,
неважно где они в данный момент находятся:
в полутёмном кафе, у постели больного,
в собственной постели у себя на квартире,
или пред образом Богородицы,
преклонивши колена
готовятся произнести моление…
- …А у этого больного ужасно капризная вена…
- …А в этом кафе (оказывается)
тоже происходит боление.
Только здесь они за «Спартак» болеют,
а таблеткам предпочитают
светлое чешское пиво…
- …А этот больной ещё сегодня… умрёт
(чуть не вырвалось «околеет»):
его кардиологическая кардиограмма
выглядит совсем некрасиво.
Это даже мне (как ежу) понятно,
и уж тем более должно быть ясно
врачу – приставале и остолопу…
- …Я боюсь, что моя молитва
прозвучала слишком невнятно,
чтобы хоть кто-нибудь её расслышал
среди воплей всея Европы,
которые лично мне
кажутся слишком уж преувеличенными:
им-то чего не хватает
с их системой здраво-
охранения?..
- …Футбол закончился.
Сейчас мировые дела обсудят
и займутся личными.
Как же они мне осточертели…
- …А по-скорой за один только час
четыре огнестрельных ранения.
Одно в сердце, три в голову:
эти трое конечно выживут.
Только рожи, если такое бывает,
станут в три раза уродливей…
- …А пивные бочки с шарфами, думают,
что раз мед-сестра,
то обязательно заинтересуется
их паховой грыжей…
- …Как, однако, приятно
с книжкой забраться
в одну из матрасных пролежней,
ноутбук перед носом…
- …А в кафе «инет» круглосуточно…
- …Четырнадцать дюймов давно пора поменять в отделении…
Медицинские сёстры…
Финиш жизненный…
Промежуточный…
Поиск, пусть не счастья, так хотя бы
удалённого соединения.
Зяблик или дрозд? Поди разбери,
Кто смотрит пронзительным круглым глазом.
Какой человек у тебя внутри
Не верит, что он до конца рассказан?
Снимая рубашку, иду на балкон.
Шевелится двор, как огромная птица.
Там девочка тонкая в платье простом
Из тонкого голубого ситца.
Она наклоняется прутик поднять.
Она так отдельна и так серьёзна.
И смотрит вдруг как смотрела мать,
Как смотрит свет сквозь беду и слёзы.
Ты не поверишь, мой маленький друг,
Сияющий радужным опереньем:
Я вижу всё, что лежит вокруг
Её, этой девочки, тонким зреньем.
Я вижу себя в двадцать восемь лет,
Остолбеневшего в майской пыли,
Окаменевший янтарный свет,
Птицу, которую не различили.
Зяблик или дрозд? Конечно, дрозд.
Освобождённый невинным взглядом.
Солнце, невидимое из-за слёз.
Книга, закрытая где-то рядом.
На Б.Востоке, на Д.Востоке
Людмилы к Вовкам, увы, жестоки.
Годами губы в засос кусают,
потом смеются, потом бросают.
Пылят на Запад, – (нет оснований,
мой давний милый, остаться с Вами.
Теперь я буду топырить сиськи
по-украински, не по-российски).
Но эти Вовки не унывают,
и к девкам ходят не баю-баю.
На Б.Востоке, на Д.Востоке
и Вовки тоже к другим жестоки.
На небе Солнце, Луна на небе,
но это – зерна, а Вовки – стебель,
а Людки – корни, а дети – листья.
Какую ж вырвать из этих истин?
Неискренний, приторный, жгучий, контрастный,
Подспудный, небрежный, небрит и жесток.
Раздроблен на части, на масти, на касты
Ближний Восток.
Базарный, упрямый, коварный, кичливый,
Злопамятный, тычущий пальцем в висок,
Обветренный, знойный, изящный, ревнивый
Ближний Восток.
