.
* * *
Я в Худадовском черном лесу зимовал –
Там живем мы, забытые Богом.
Я в заснеженном, черном лесу зимовал –
До весны спал в снегу я глубоком.
Я в заснеженном, черном лесу зимовал,
И всю зиму я лапу надежды лизал
В тишине, вдалеке от дороги,
И теперь, по весне,
дикий раненый зверь,
выхожу, наконец, из берлоги...
Там, в берлоге, осталась большая зима.
Там весна эта снилась мне часто:
Зажигаются почки – и сходишь с ума,
Когда – вдруг – загорается чаща!
Солнца шар золотой дразнит птиц высотой,
Кроны черных дубрав поджигает...
Новым мясом, и шкурой, и шерстью густой
Обрастаю –
и лета в лесу ожидаю....
Как любил я свой лес и медведей своих!..
Но когда мне хребет раздробило
И валялся я долго в крови – лес затих,
И зверье от меня уходило...
И я проклял свой род, и о смерти молил,
И когтями я землю царапал,
Когда видел, как бурые братья мои
Через горы-холмы, растворяясь вдали,
переваливали косолапо...
Лишь один шел за мною по следу в траве –
По кровавым чернеющим знакам, –
Лишь один он нашел меня в рыжей траве,
И щекой меня трогал, и лапой...
И медведей медведь – на весь лес – обревел,
И лизал меня долго, и плакал...
Лишь один он нашел меня в рыжей траве,
И щекой меня трогал,
и лапой...
Я в Худадовском черном лесу зимовал –
Зарывался подальше, поглубже....
Я в заснеженном, черном лесу зимовал –
Но внезапной весной был разбужен.
Я в заснеженном, черном лесу зимовал,
И всю зиму я лапу надежды лизал
В тишине, вдалеке от дороги,
И теперь, по весне,
я, израненный зверь,
выхожу, наконец, из берлоги...
Хватит злости сломать самый сильный платан!
Хватит силы любому ответить!
Знаю – встречу медведей, сполна им отдам!
Знаю – встречу я друга-медведя.
Солнца шар золотой дразнит птиц высотой,
И земля по оврагам прогрета...
Новым мясом, и шкурой, и шерстью густой
Обрастаю –
и лета жду, лета!
.
Василиск.
Он кричит петухом
И бежит по воде.
Каких же ещё
Недостаёт описаний,
Чтобы ты наконец осознал
И представил себе ощутимо
Его тихо сокрытую мощь,
Его грацию и изуверство,
Его тускло мерцающий взгляд,
Превращающий в мёртвое смертных.
А бессмертным дающий надежду
Бесконечно сидеть у камина,..
И курить свою длинную трубку,..
И читать свою толстую книгу,..
И внимать ричеркару рояля,..
И поглаживать древней рукою
На коленях лежащего тихо,
Под себя подобравшего лапы
Василиска – домашнего зверя,
Что зачем-то кричит петухом
И умеет бежать по воде...
Слышишь? – Поют соловьи. На закате
Шьётся цветками роскошное платье.
Тронь ветерком белоснежный наряд –
Рано рассыпаны, зря...
Росы не пролили слёзы тугие,
Иней – седая цветению гибель.
Будет мороз приговор бормотать –
Завязи съест чернота.
Трель соловьиная песней прощанья.
Станут ли звуки спасенья плащами?
В жажде тепла на излете весны
Падаешь в зимние сны.
16.05.2004 редакция 04.04.2007
/из цикла 'Созвучие'/
- Не виделись долго! Ты стала другая!
Твой вкус изменился, моя дорогая!
Теперь обуваешься строго по моде!
Зелёные туфли к лицу так подходят!!!
Сел и начал писать.
А вокруг – тишина.
Это, мама, война?
Тише, яблоко на.
Нерождённая радость.
И счастье моё.
Я из рук принимаю,
Прижимаюсь щекой.
Этот свет. Этот голос.
Останься, постой!
Это только моё.
Это только моё.
А вокруг – хоть убей:
Так прекрасно светло.
Сизых я голубей
На окно приглашу
И их крылышки светлые
Нежно пожму
И слова им скажу,
И скажу:
Голуби дорогие,
Вы такие, такие,
Вы же мне дорогие,
Вот, мои дорогие.
Посмотрите: стихи
На бумаге лежат.
Я в стихи-лопухи
Завернусь с головой.
Посмотрите: лежу,
И глаза не грустят,
Боже мой, подорожный,
Бог зелёный ты мой.
Слышу только: травинка
В руку тычется лбом.
Аня ты или Ленка?
На листе голубом
Мы лежим и несёмся
В километры небес.
Это Бог или бес?
Это Бог. Или бес.
Это все не нарочно.
Я живу как дышу.
В геометрию плачу,
В былинку молчу.
А вот гляну – и небо
Над моей головой:
Где я был, где я не был
Где я – Боже ты мой…
И навеки остаться,
Что и вправду дано.
В тишине этой комнаты,
В яблоке дней
Заключиться навеки
От рожденья и до,
Только с ней, нерожденной.
Только с ней.
…в этом городе,
с перепою
партизанами взятым с бою,
где дороги, чуть-чуть – рискни и
вмиг продолжатся, как морские,
где елозя назад – вперёд,
всё равно приезжаешь в порт,
я стою, протирая край
горизонта.
Туман…
Февраль.
Бьется море о свой песок.
Белым флагом лежит листок.
Голубую привычно даль,
игнорируя «пробки»,
разрезает диагональ
уходящей подлодки.
Суша кончилась.
Утопив
полуостров в себе, пролив
расширяется к морю.
Дел по горло ему теперь,
только дном продолжает твердь
гнуть свои разговоры.
Так и ты, так сказать – ушла.
всё равно, чья теперь жена,
полюбовница, – слушай!
Убегая волной, в ответ
ты упрёшься опять о твердь
той же, собственно, суши.
Бесполезен отсель побег,
шарик сам себе оберег,
на шее бога.
Он единое бережёт,
покидая здесь бережок,
ты найдёшь его там, дуреха.
В этом городе партизан,
называйся он хоть Рязань,
за то и выпей.
Не вдох, так выдох,
не твист, так вальс,
не в бровь, так в глаз,
не нас, так вас,
не вход, так выход…
