Не пишется... опять над белой пропастью бумаги
Сижу и только мается душа который час...
Вдруг словно незаметно пробрало от сладкой браги,
Так прорвало, как будто меч пошёл рубить с плеча.
Слова к словам, строка к строке несдержанно, нелепо
Лепились, как в метель снежинки к белому окну.
-Постой,- я говорил себе, -ведь неприступна крепость,
Не протаранить кулаком китайскую стену.
-Нет, отчего ж? Я знаю толк, и это не бравада,-
-Другой во мне заговорил, срываясь на фальцет.
Он вёл меня Вергилием по дантовому аду,
Поблескивал в руке семизарядный пистолет.
Так я писал про облака, расчерченные кровью,
Про вой сирены под окном, испуганных детей,
Про переулки, кабаки, где ненависть с любовью
Перемешались в умопомрачительный коктейль.
Какое время на дворе, какие перемены,
Какие новые слова придумывает жизнь...
Картонкой, снятою с лица, играла Мельпомена,
А жизнь, по-прежнему жужжа, кружила виражи.
Лошадь мою ненаглядную
Грубой рукою не тронь!
Грива лозой виноградною
Падает прямо в ладонь!
Тело упругое, грузное.
Мёд приношу ей в горстях.
Сочная мякоть арбузная
В тонких мерцает ноздрях.
Очи её изумрудные –
Киви мерцающий срез.
Смотрит спокойная, мудрая,
Злобы и гордости без.
Масти её апельсиновой
Солнце завидует пусть!
Дремлет в груди лошадиная
Тёмно-вишнёвая грусть.
Губы, как кожица персика,
Вымя находят легко,
Пьёт абрикосовый первенец
Кокосовое молоко.
"...И встанет ночью табор шумный
С тоскою скрипок и гитар..."
Ю. Юрченко
Цыгане с синими глазами
Живут в бревенчатых домах,
Сердца обвешаны замками,
Ключи ржавеют в кулаках.
Они в поля глядят украдкой,
Они, как все, глотают смог.
И стала роскошью лошадка,
Отвыкли ноги от дорог.
У вас с рожденья страсть к свободе
В разрезах глаз горит, как луч.
Наперекор своей природе
Себя вы заперли на ключ.
А может с душ сорвать засовы?
Запрячь последних лошадей,
Пусть раздробят асфальт подковы.
Куда идти? Да вам видней!
Не все исхожены дороги
И тропы найдены не все,
Так пусть изнеженные ноги
Утонут в утренней росе!
И там, в полях под песнь гитары,
Что гонит боль и страхи прочь,
Родятся Рады и Забары
С глазами чёрными, как ночь.
Идём по скошенному лугу.
Желанных слов не находя,
Боясь глядеть в глаза друг другу,
Мы говорим о лошадях.
Твоя Печаль, твоя Отрада –
Не сводят глаз с тугих небес,
Где солнце рыжим конокрадом
День под уздцы уводит в лес.
Их гривы пахнут ветром свежим,
Таких бы маслом на холсте.
Пять лет спустя они всё те же,
А мы с тобой совсем не те.
Мы сами создали границы
На территории разлук,
И окольцованы как птицы
Тащили память, словно плуг.
Как непонятна, нереальна
Любовь, что выдумала нас.
Но как отрадно, как печально
В глаза твои глядеть сейчас.
Учителя беседуют о Борхесе.
А больше им и не о чем беседовать...
Ведь не ругать же клятое правительство,
и цены непомерные,
и прочие
сомнительного качества достоинства
их жизни.
Не обсуждать же всякие товары,..
и где они дешевле продаются,..
а где – ещё дешевле...
Всё равно –
не хватит денег.
И не хватит их опять...
О, Боже! Ни на что не хватит денег!
Так может им беседовать о жёнах?
(мужьях...) – ненужное зачеркивать
настолько жирно,
насколько вы друг-другу не нужны...
Перебирать по памяти рецепты
приготовления чудесных блюд,
которых очевидно не попробовал
глухой библиотекарь из Айреса...
И уж конечно вовсе не о том,
как бешено несутся дни...
И даже годы...
И дети ужасающе растут,
своим взросленьем неожиданно пугая...
И погружая
в неизведанные бездны
бесплодных,
безнадёжных
размышлений
о том, как мы...
Да что тут говорить...
Как раз об этом говорить нельзя.
И даже неприлично:
разве можно
верёвку без конца упоминать
там, где... Ну вам известно где...
Не надо разговаривать “о прошлом”...
Перебивать друг-друга, вспоминая,
да торопясь,
да брызгая слюной,..
ведь кажется, что это интересно.
смешно
и очень поучительно.
Смешно...
Не нужно пересказывать сюжет
животрепещущего телесериала,
который тем мучительно любим,
что вносит видимость сюжета
в нашу жизнь...
И придавая ей
подобье смысла –
Латин-американского.
Единственного из доступных смыслов.
И можно оправдаться,
что даже этот Борхес был
всего лишь навсего
презреннейший “латинос”:
седой, носатый, аргентинский жид...
Который почему-то нам остался
единственною темой для бесед.
И потому –
с утра
учителя,
аж запершись в учительской на ключ,
азартно,
друг-друга торопясь перекричать,
беседуют.
Беседуют о Борхесе.
И напряжённо ждут
звонка.
