* * *
Послал Господь нам полный двор тумана,
На ощупь колобродим вдоль забора.
Мы лишены привычного обзора.
Размыто до абсурда всё и странно.
Послал Господь нам полный двор тумана.
На ощупь тихо бродим вдоль забора,
На ямах спотыкаемся и сучьях,
Не отнимая рук на всякий случай.
Раздолье для насильника и вора.
На ощупь тихо бродим вдоль забора.
Мы лишены привычного обзора
И потеряли цель, ориентиры,
Едва находим тропку до сортира,
А вдаль срываться нет теперь резона.
Мы лишены привычного обзора.
Размыто до абсурда всё и странно,
Не угадать, где агнцы, где козлища.
Во мгле сравнялись и богач, и нищий,
Но режут уши вопли горлопанов.
Размыто до абсурда всё и странно.
Послал Господь нам полный двор тумана,
Перечеркнув порядки и устои,
Неразбериху жуткую устроив,
Похлеще смерча или урагана.
Послал Господь нам полный двор тумана.
Под жарким солнцем сохнет кустик.
Быть может, к вечеру отпустит
Невыносимый приступ грусти,
Что навалился и застыл.
День потускнеет ярко-рыжий,
Язык заката боль залижет.
Чем гуще тьма, тем звезды ближе...
И меньше станет пустоты.
* * *
Серпом по сердцу скрипнула калитка
Аккордом истончённых фальшью струн,
Но никого – то просто ветер прыткий
Щеко́лду сбросил на ходу, шалун.
С крыльца спустившись, вставишь ноги в чуни
И побредёшь по листьям октября.
Ты перебрал изрядно накануне,
И трубы синим пламенем горят.
Хлебнув по жизни много всякой скверны,
Глотку воды колодезной ты рад.
Пора поверить в Господа, наверно,
Когда уже давно за шестьдесят.
Сошлись пути в тропинку по пороше
Сквозь глухомань прозрачную и тишь,
Собак жалеешь брошенных и кошек,
И даже мышку хлебом угостишь.
Не хотелось есть,
а хотелось пить.
Не диете месть,
а вопросу – быть?
Как поддашь кваску, -
оживет язык,
и пробьет тоску
алфавитный стык.
А стремится к Б,
через сонм фонем,
ну я к тебе,
пьяненький совсем,
8 000 верст
им не обогнуть,
Но мой план не прост,
Я не с дуру в путь.
Ветер в паруса
моей памяти.
Аж из глаз слеза,
как я ямбы те
тебе в уши дул,
в угол катетом,
а потом уснул,
- на кровати-то.))
А потом я все
как наверстывал,
а ты жгла – Ещё!..,
жгла по-взрослому!
Как с шампанскими,
меж снежинками,
жгли шаманами
с нежным шиком мы!.
Целовались и
миловались там,
где деньга летит
сквозь ночной бедлам.
Не заботило
дело стремное,
отработали
хаты сьемные.
И губа к губе,
(буква к буковке!..),
– то ли я в тебе
всеми муками,
то ли ты прожгла
плотью нежною
глубже, чем жена
громовержная…
А стремится к Я.
Я стремлюсь к тебе.
Спросят: «На хера?..»
Я – ни бе, ни ме...)))
Только знаю, что
под тебя я сшит,
что гоню, как черт,
как в ночной ямщик,
- без тебя меня
в этой жиже нет.
Алкоголь моя
это амулет -
без тебя запить,
- жить! – ну, чуть поныть.
Рядом, стало быть,
с троном – Нефертить.
Этого
и достаточно.
Что – поэтово,
что – на сдачу вам.
Небо-шаман
в трансе высоком бредит,
Сбив ход планет
с трасс вековых орбит.
Ранний восход
робко пылает медью
И облаков
чертит вдали горбы.
Ночь напролет
тоже с тобой колдуем.
Для волшебства
хватит и звезд, и тьмы.
Завтра у нас
кончатся поцелуи,
Если сейчас
их пожалеем мы!
Литературная критика – это способ банального самоудовлетворения.
Ибо, нежно поглаживая или брутально теребя чужой текст, возбужденный рецензент стимулирует свои способности изощряться в остроумии, виртуозном владении сарказмом, умением зацеловать автора во все самые неприличные места или же опустить его в половую щель, предварительно раскатав неотразимым наездом.
Всё зависит от задачи, которой критик руководствуется, исходя из личных симпатий-антипатий, конкретики заказа или нюансами настроения.
А способы могут быть разными.
От платонических подглядываний в замочную скважину творческой мастерской до виртуальных изнасилований в самой извращенной форме.
Но объединяет критические статьи одно: кайф от собственного эго, которое тянет одеяло читательского восприятия только на себя, оставляя критикуемого на втором плане.
И еще. Данное самоудовлетворение требует зрителя.
Оно не работает в интимном одиночестве.
Критика сродни эксгибиционизму, являясь его полным синонимом.
И неважно чем кончается критический оргазм.
Поскольку и желчь, и патока, выплеснутые на критикуемый лист, оставляют на нем одинаково заметные пятна, которые приходится долго застирывать.
Я опять не с тобою, а над
нашей памятью, как словопадом.
Половина моих невпопад,
а твоих между надо – не надо…
Тот же самый, а все же другой,
та же самая, только другая, -
я касаюсь груди дорогой
из какого-то дальнего края,
ты дрожишь, и движенья твои ,
от любви они или испуга,
повторяют движенья Земли
не покинувшей вечного круга
то ли Солнца, а то ли Луны,
то ли более сложных галактик.
Понимаем, что мы не одни,
но на все пониманья не хватит.
Я шепчу невпопад, что люблю,
выжигая тебя из Вселенной,
Но очнусь, – одинокий стою,
но и рад, что один. И – бессменный.
Был асфальт после дождика глянцевым,
Зажигала огни полутьма.
В эту ночь мы играли с голландцами,
И ревели в восторге дома.
Между небом и мокрыми кленами
Не увидел я прежней межи.
И дразнила глазами зелеными
Бесшабашная рыжая жизнь.
На днях Боря выдал стих про Одиссея и его возвращение...
Я вспомнил, что тоже сочинял на эту тему.
Но гораздо раньше Бори и, безусловно, хуже.
Но... И да простит меня маэстро!
Берега у Итаки те же,
И холмы зеленеют так же.
С моря ветер такой же свежий
У прохлады стоит на страже.
Двадцать лет пролетели скоро.
Что в них было? Всего хватало.
Я вернулся седым и хворым,
На излете, стрелой усталой.
Пенелопа скрывает что-то,
На лице обозначив счастье.
«Как же долго тянулись годы!» -
Повторяет мне слишком часто.
Прятать взгляд ей от мужа просто!
Вновь блуждая по синей шири,
В стороне, где волшебный остров,
Вижу нимфы глаза большие...