Я помню, бежали волки
И снег был для них – батут.
А я всё искал двустволку
И страх был ядрён и крут.
Потом, я помню, смотрели
В меня ледяные глаза.
И выстрел сквозь гул метели,
И шуба с плеча сползла.
Я помню, была я волком
И вспышку огня в груди
Потом прошептали: «Well come»
Мой милый, меня не буди…
Мучительно жить не зная
Какими глазами смотреть,
Наверно из волчьего рая
Я выросла ровно на треть.
Ты улыбаешься хвостом
И с цепью дружишь,
Ты охраняешь чей-то дом
И чьи-то души.
А что взамен? На спину – зной,
Да лёд под брюхо.
Как горько плачет ангел твой
Над чутким ухом.
Тебя за старость гонят прочь,
Всё понимаешь.
В последнюю уходишь ночь
И всё прощаешь.
Тебе приказывают ждать
В привычных буднях,
И оставляют умирать
В бетонных джунглях.
Но беззаветно веря в ложь
Того Иуды,
Не сомневаешься и ждёшь,
И жаждешь чуда.
За то, что вдруг бездомным стал,
Что стал не нужен,
Ты каждый день глядишь в оскал
Блестящих ружей.
Ты каждый день в петле хрипишь
И пытки терпишь.
И снова нас боготворишь,
И снова – веришь.
Тебя как куклу продают.
Смирясь, не судишь.
Тебя извечно предают,
А ты – всё любишь...
Изгиб змеиных шей тюльпана
Венчается цветком огня,
Зола на самом дне и я
Вся замираю. Вихрь канкана,
Величие пурпурной тоги,
Все в тот цветок вложили боги.
Цыганки шаль, одежды пап
И кровь, и радость, и закат.
То слышится в цветке набат…
Он господин и только раб
Капризных девушек, парней
Что пьют с их губ весной елей.
Когда читают вам стихи –
не надо притворяться, что вы лучше.
Они ведь тоже, не такие дураки,
чтоб не понять, вы – море или лужа.
Уважьте их открытыми глазами
в которых огненные пляшут петухи,
представьте, что стихи эти – вы сами,
когда читают вам стихи!
Анамнез-сведения об условиях жизни, перенесенных заболеваниях, истории развития болезни, полученные от больного или его близких.
- Скорее, доктор, полоснули финкой!
- Сперва анамнез. Вы болели свинкой?
А корью, скарлатиной, дифтеритом?
Больной, не ёрзайте, не будьте столь сердитым.
Никак замолкли?..Очень, очень жалко!
Не мой вам нужен сервис- катафалка!
.
* * *
Играл оркестр не первый год,
И каждый знал свое в нем место,
И были «звезды» в том оркестре –
Гобой, Валторна и Фагот.
Но речь сегодня – о Трубе
Не громкой, самой незаметной,
Последней из отряда медных,
О зауряднейшей Трубе.
И называли меж собой
Ее бездарною Трубой
Фагот, Валторна и Гобой.
Но виновата ль в той ошибке
Труба с душою первой скрипки –
Что рождена была Трубой?..
Встречались трубы в жизни ей,
Что пели – нежного нежней,
Сводили всех они с ума...
Ей – не давали сольных партий,
Но много лет – со школьной парты –
Труба учила их сама,
Ночами пела их.
...И вот,
Когда притихли гости в зале,
Где, как обычно, состязались
Гобой, Валторна и Фагот –
Труба
вдруг ринулась
вперед.
И побледнела – до предела,
И накалилась – добела,
И – пусть недолго, но – смогла! –
Она
мелодию
вела!..
Но – сорвалась, и – захрипела,
И задохнулась,
И – сгорела...
Всех удивил ее рывок.
Оркестр закашлял, закартавил:
«Сиди, мол, всяк в своей октаве...»
Оркестр прийти в себя не мог.
И называли меж собой
Ее бездарною Трубой
Фагот, Валторна и Гобой.
Но виновата ль в той ошибке
Труба с душою первой скрипки –
Что рождена была Трубой?..
.
...ъективная реальность данная в предчувствиях совпадениях и догадках
в способности без страха пялиться в муть сновидений текучих словно вода
до тех пор пока однажды не сделается до тошноты бессмысленно гадко
и из-под мусора слов не выползет чугунная черепашка по имени НИКОГДА
совы смысла очами недремлющими тотчас зафиксируют тихое шевеление
в области сердца где память уже не способна и крыльев душа лишена
как впрочем иных обстоятельств неравной борьбы с всепоглощающей ленью
эту скрапленную липким клеем любви паутину привычек умеет сорвать лишь она
у неё хоть и коротки ножки но времени – вечность и панцирь прочнее гранита
а под ним – темень тайн бесполезных попыток соединить «изнутри» и «извне»
растяжением времени перехода из camera lucida в обскурную камеру пыток
где любые подобия мыслей и слов начинаются только на «НИ» и на «НЕ»
что-то вдруг ёкнет обдаст обжигающим холодом – как же так? что же это?
разве? ведь только что было как вдруг – только БЫЛО – и след уж остыл
лишь стальными шарами упруго рассыплется стук коготков по паркету –
а и было ли? вряд ли – механизмы ментальных иллюзий предельно просты
но она всё жужжит и шуршит и ползет заводной бестолковой игрушкой
по пустым помещениям тщетных надежд что наивно казались судьбой
словно чёртик delirium ловко прикинувшись серой невзрачной зверушкой
с изощреной жестокостью тупо решил подхохмить над тобой...
Повторяется всё и не дважды не трижды а сотыжды,
снова гнётся под волнами ветра безвольный тростник,
как в навязчивом сне в сотый раз с изумлением смотришь ты
на струящий сквозь пальцы прозрачное время родник.
Повторяется всё – кости брошены, катятся кубики,
на кону в сотый раз – твоя жизнь, и любовь, и судьба,
всё уже пересчитано в рупии, драхмы и тугрики,
и хохочет соперник, глупцом называя тебя.
В сотый раз – пустота, горький стыд и слепое отчаянье
след пурпурных фламинго давно уж остыл в небесах...
Обречённо в траву соскользнуло кольцо обручальное,
и уже не твоя Дамаянти блуждает в дремучих лесах...
А осень косит дождиком траву
Уже пожухлую, ещё с налётом лета,
Натягивает ветром тетиву
Огромного – в полнеба – арбалета,
С ветвей срывает листьев урожай,
И скармливая дворницким кострам их,
Вонзает в землю лезвие ножа
Заиндевелых заморозков ранних.
Сквозь толщу гипсолитовых ночей
Вдруг понимаешь: ты уже ничей,
Твой круг очерчен циркулем небесным.
И этот горизонт печально пуст,
Но ты твердишь привычно: «Ну и пусть…
Коварен бог, тягаться не тебе с ним…»
