В геофизике так:
Чуть просохнет земля,
«Косы» в степь и начнётся отсчёт.
Раз удар, два – удар ...
Где-то рядом совсем
В недрах нефть, словно в венах течёт.
В геофизике так:
Лишь раскиснет земля,
Все домой. И опять ты один.
Стол, нежаркий очаг, старый пёс, да топчан,
Вот и всё,
Хоть дожил до седин.
А весна то строжится,
то льёт серебром
(Если с вечера примешь чуть-чуть).
Что-то стал ты задумчивым часто, старик,
Снова бороду свесил на грудь.
Говоришь сам с собой:
Жизнь прошла. Проискал
Эту нефть. Не нашёл. Лишь устал.
А друзей, их и было всего – ничего
Растерял. Как же я растерял?
И бормочешь:
«Друзья что-то раньше поняв,
Ткут теперь золотое руно:
Ну а ты тут сидишь,
Сторожишь этот хлам,
Сам давно превратившись в бревно!»
Не завидуй, старик!
И у бывших друзей
Та же жизнь, где есть боль и обман.
У тебя ж столько неба!
Жаль дымом из труб
Так испачкан сегодня туман.
В геофизике так:
Всё на круги своя
Через месяц погода вернёт.
И утонут в работе печаль и хандра,
Правда, жизнь, слишком быстро идет.
В окно кафе, как на картине в раме,
Был виден храм.
Все предвещало дождь.
Минуты шли. Сгущалась грусть над нами:
Теперь домой не скоро попадешь.
При бабочке и в черно-белой паре,
Скользнул бармен : "Вам кофе принести?»
Еще лет пять ему быть местным парнем
И в дождь не надо слякотью брести.
А луг внизу прошелестел осокой
И потускнел в предчувствии грозы,
Цветы пикулек средь травы высокой
Забились, словно крылья стрекозы..
Но вдруг лучи пробили толщу тучи
Над церковью, что чуть видна была.
И в тот же миг все выше и все круче
Под небеса взметнулись купола!
Кресты на них сверкали и светились,
И мы решили:
Это добрый знак!
Все в раз вздохнули,
Будто причастились,
Но оказалось – было все не так:
Над головами вдруг загрохотало,
И полилось из черной бахромы.
Часы пробили. Кончилось свиданье
В кафе уютном...
…Во дворе тюрьмы.
Я знаю месть в лицо и со спины,
я знаю, где в ней слабость, где величье,
я знаю, что в ней львиное, что птичье...
Посланцы смерти не удивлены
пристрастием к невзрачности вины, –
знакомая до дна, до неприличья
изнанка человечьего обличья,
не Божий суд – проделки сатаны.
Что в этой страсти истинно, то ложно.
Свернуть с дороги просто невозможно –
канатоходческий проложен путь
до той черты, волшебной перемены,
где привыкать к рассвету постепенно
и в новый день, как в озеро, нырнуть.
Мы сажали деревья в просторном пришкольном саду.
Парни взяли лопаты, а девочки – грабли и лейки.
Окончание августа знойное, точно в аду,
не спасали совсем ни косынки нас, ни тюбетейки.
Кончен труд черновой, окорочен владетельный дрок,
одуванчик увял, истекая пахуче и млечно...
Улыбнулся Санёк: «Загорела ты, как чугунок!»,
и украдкой вздохнул: «Что посадим, то сдохнет, конечно...»
Я тогда рассмеялась: «Какую ты глупость сказал!»,
упивалась разлившимся яростно солнечным морем
я ещё потому, что так близко плескались глаза,
так по-взрослому нежно, что я загорелась: «Поспорим?..»
Разбивать наши руки мгновенно примчалась орда
краснолицых мулаток, сибирских моих негритосов...
А уже к сентябрю вопрошали колёса: «Ког-да?»,
и уже никогда не вернулись за мною колёса.
Мы работали летом в просторном пришкольном саду...
Парни взяли лопаты, а девочки – грабли и лейки...
Это дерево наше я всё же когда-то найду,
повторит имена тот же стык той же узкоколейки.
По реке что-то движется. Стоя на берегу –
Как ни стараешься – не разглядеть черты.
Я этот берег бессмысленно стерегу.
Берег напротив охраняешь бессменно ты.
Мёртвое от живого отделимо, но не сейчас.
Чёрное тело по белой воде плывёт.
Чёрное – знает, белое – видит нас.
Серое – встретит у неземных ворот.
Твои речи чисты, твои руки белы и тонки.
Ты невидимых видишь ос, улыбаясь во сне.
Я стою на краю разделяющей нас реки,
На воду чёрную медленно падает снег.
