На улице весна, и листики, и птички
Я в осени сижу. Наверно по привычке.
Ненастьем – объяснить пытаюсь настроенье,
А сердца рваный стук – осеннею капелью.
От приступов хандры – одышка и икота,
И антидепрессант – психолога работа.
По венам – вяло кровь – ползёт, как не живая,
А ведь ещё вчера – бурлила, как шальная.

На улице весна, и веточки, и почки,
И прошлое скользит по времени цепочке.
Расстаться мне бы с ним... Как выкинуть из жизни:
Касанье твоих рук , греховность моей мысли,
Шелка зелёных трав, распущенные косы,
Сплетенье жарких тел, беспечные стрекозы
И звонкий, лёгкий смех – без видимой причины
Струится к небесам – напевом соловьиным.

На улице весна и счастье полной чашей.
Влюблённая пора... Увы – уже не наша….

Тянут сосны косматые клешни
К однобокому телу луны.
Ночь, из ягод созревшей черешни
Приготовила вкусные сны.

Ешь их, кушай моя дорогая,
На подушке, с лебяжьим пером.
В руны древние, руки сплетая
Под своим задремавшим челом.

грусть.. хохот..
тишь.. грохот..
дверь открою –
встречусь с грозою.
глаза в глаза,
слеза не слеза –
соринка попала
брожу, где попало.
след в след,
замкнут свет.
в ажурном каркасе
полоски раскрасил
белые .. черные
узко просторные
прыжок с разбега
давно не бегал..
к виску – наган,
кручу барабан
шесть и один
шанс неделим
орёл или решка
король или пешка
на кону – жизнь,
ну, подружка – держись!

Скользя, туман втекал в моё окно,
Застывшей грустью омывая взгляд.
Как будто чёрно – белое кино
Крутили во дворе. Застывший сад…
В нем растекались линии ветвей.
Дома казались призраками ночи.
И только звук колюче, что репей,
Колол мой слух. И был тот день короче…

.

                  * * *

                           "Я не слышал разрыва…"
                                         А.Т.

                            Юный лейтенант, отец моей старшей сестры,
                            погиб в 41-м, под Москвой...

...Я не мог не погибнуть – уж больно
У нас складывалось хорошо.
И за это плачу треугольно
Чужим почерком в листике школьном
И химическим карандашом.

Я не слышал разрыва гранаты,
А услышал бы – что изменил?
Очень молодо и виновато
В теплый снег я себя уронил.

Ты смеялась, мол, слишком я мягкий,
Мужику быть жестче полезно...
Я теперь возмужал: во вмятине -
прямо в сердце – кусок железа...

Мхом затянутся рвы снарядные...
Ты рожай детей, моя ласковая,
Я люблю тебя, ненаглядная,
Будь
         счастлива...

(1980)

.

Чемодан с фотографиями.
Начни – и потянется.

То ты в зайчика ряженый,
То ты плачешь... Останутся

Слёзы высохшие
Паровозик сломанный.

На коленях у матери,
Застеснявшийся, скованный.

И дальше, и прочее.
Папа в шляпе.
Лебеди чёрные.

Ленинградские ночи.
Атланты огромные.

Дядя Витя с дочерью.
(Я любил её, помню.)

Это даже не призраки,
Не видения прошлого.

Это как бы признаки
Уходящего.

Никогда не пошлого.
Настоящего.

В городе не было неба – только потолок из серых комковатых облаков. Не было и горизонта – только плотные ряды кирпичных и блочных великанов. У великаньих стоп, на бетонных лишаях резвилась ребятня, их смех, и крики отражались от мертвых стен, и затухали где-то высоко, в серой ватной гуще.

Мы сидели в заброшенном летнем кафе, и считали, как мимо, будоража отсыревшую пыль, проезжает жизнь, упакованная в железные коробки автомобилей. Цеженный облаками солнечный свет очерчивал наши лица.

Курили. Максим мусолил губную гармошку. Вокруг было холодно и гулко. С трех сторон кафе влажной, душной стеной обступило безразличие.

Мимо, на роликовых коньках проскользнула девчонка поколения двенадцатилетних. Мы проводили ее пустыми взглядами, и я только отметил что ее тонкие ноги в мятых джинсах, очень похожих на две затушенные сигареты.

- С нами ведь правда что-то происходит... – подал голос Егор – вы же заметили?

Девочка свернула за угол, спустя мгновение раздался визг тормозов, глухой удар….

Мы переглянулись и… ничего… пустота.

- Странно, да? – сказал Егор.

- Есть же у лягушки х…? – вдруг сказал Максим.

- Ну? – встрепенулся Егор.

- Я говорю: Есть же у лягушки х…?

- И че?

- Ну, ты отвечай: вот и по х…!

- Это кафе ведь собирались продать? – Максим отложил гармошку, и не заметил, как от его указательного пальца плавно отделились две фаланги. Он даже не взглянул на черный шарик сустава, из которого сочилась кровь, вперемежку с желтой лимфой.

- А че за хрень-то про лягушку? Не зная зачем, спросил я.

- Это… – улыбнулся Максим – это «приподстег»! Продали уже… кафе-то….

.

* * *

«...И — ветер лишь затих — следы их завели
В сад яблок золотых на Западе Земли!..»

...Попали вовремя сюда мы!..
Какие здесь играют дамы
На цитрах, флейтах и на лютнях!..
Как хорошо!.. Как многолюдно!..

(Фаусту)
...Встряхнись, поэт!.. Приди в себя же,
И очень ты меня обяжешь,
Не будешь коль...
(Глядя в сторону, восторженно замирает.)
О, эта, в черном!..
...Ты на людей коситься чертом...
Что, потерял отца ты, брата ли?..
Ну, погрустили, ну — поплакали,
И все, и тема уж исчерпана!..

Вон та, смотри — за клавичембало...
Здесь воздух эросом пропитан...
С нее, с нее, клянусь копытом,
Писал шедевр свой Леонардо!..

(Оглядываясь по сторонам)

...Пассионеза и альгарда,
И самый новый — мавританский, —
Известны им все эти танцы!
Казалось бы — Испанья, варвары...
...Как улыбается, коварная!..
О-ох, знаю я улыбки эти!..

(Рассматривает гостей)

«...Кто там, в малиновом берете?..» —
Не верю — Пьер де Бонифас!..
А вот, смотри, идет на нас...
Свернул, — Арнольд из Вилланова!..

(Вертит головой, восхищенно)

...Граф Адальберт!.. Савонарола!..
Торральба!.. Пьетро Аретино!..
А вон — прелестная картина:
Дитя — семь лет! — у клавесина —
Всю ночь! — Джованни Палестрина!..
...А там — Гийом де Пуатье!..

(Шумно вдыхает носом запахи.)

...Здесь знают толк в еде-питье!..
О, фейерверк!.. О, изобилье!..

(С ужасом)

И это все — чуть не забыл я!

(Толкает Фауста, громко шепчет, показывая ему на кого-то в стороне)

...Смотри!.. Вон, в шали — та! — в цыганской,
Стоит с Бернардом Тревизанским...
Ну, это в миг улажу я —
Считай, она уже твоя!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .

.

Горизонт растрескан на краях,
Молоком забрызган небосвод.
Прорастая солнцем на костях,
На полях сражений зреет мёд.

Здесь под волчий вой свистела смерть,
Отточив косу, чтоб тоньше звук,
И металла злая круговерть
Заглушала стон и сердца стук.

Шестьдесят шестой замкнулся год,
Барбаросса сник и постарел.
В каждом камне русский генный код
Лез под ноги и сбивал прицел.

Ночью слышен шорох под землёй,
На осколках трудно мёртвым спать,
И Земля, укутав с головой,
Их качает, как младенца мать.

Новый день начнётся с птичьих прав,
Их отвоевал в боях народ.
Потревожив сон цветов и трав,
Пчёлы собирают горький мёд...

Arifis - электронный арт-журнал