* * *
Прохладный сумрак, утро раннее,
На листьях капельки дождя…
За жизнь два-три воспоминания,
Что забираешь, уходя.
А остального словно не было,
От неваляшек до седин…
Уводит вдаль дорога белая,
И, как доселе, ты один.
Душа потерями исколота,
Сплелись в комок обрывки лет…
Не унесёшь с собою золото,
Но на стихи запрета нет.
Сняты чехлы с бронзовой люстры,
Сброшена с окон тяжесть портьер.
Гладят лучи мрамора бюсты,
Вытерт от пыли в раме Мольер.
Признак уюта – запах герани.
Зало паркетом в лаке блестит.
Голос цыганки – красавицы Тани
В мир наслаждений готов увести.
Смолкли сердечные звуки гитары,
Бодро аккордом вступил клавесин.
В ряд друг за другом строятся пары.
Это – не сон, он её пригласил.
...
Парк пробудился от птичьего всплеска.
Кудри листвы серебрятся росой.
В лоне зари, на лугу, у подлеска,
Машет косарь, напевая, косой.
Дом в полутьме отдыхает от смеха.
Лишь кареглазой красе не до сна:
Праздник в усадьбе, барин приехал!
Счастья-то сколько! Будто, весна!
16 сентября 2002
Крадучись, наивно блестящей капелью
Весна подбиралась к карнизам домов.
На мокром асфальте лужи блестели,
А в них отражался Создатель Основ
В голубом одеянии в мантии белой
С розовым оттиском из облаков.
И я перед Ним ранимый несмелый
И жаждущий веяний тайных обнов
В душе так усталой от лихолетий,
От правильных и неправедных плах,
От самости знания злых перипетий,
От грез и от слез в любимых глазах...
Лукавая слава как драная кошка,
Когда на помпезное нет и гроша.
Тогда раздуваешь себя понемножку
И распаляешься на «Ё» и на «ША».
А клаве* вменяют плохую трактовку:
Ворует мол слогом чужую мечту.
И тянется злая тугая веревка
И метит на шеи: на эту и ту.
Лукавая слава, лукавое слово
Хлопочет в кромешности серой души,
Склоняет тебя и меня понемножку
На «Ё» и на «ША», на «ПИ- и на – ШИ»
* клава – здесь клавиатура
Мой командир с пьяну блажит, бредет под пулями безудержно в ночь,
Бежит впереди солдатской цепи и кроет матом всех в гриву и в клочья.
Наган его на санскрите чудит и, пуль не жалея, помогает слову.
А он вражий утюжит окоп и подставляет под пули хмельную голову.
А после атаки вновь просит: – Налей!
Не пей, командир мой, не пей!
Моего командира снаряд не берет, и пули боятся его безголовья.
Он снова командует нам: – Вперед! И умывает нас свежей кровью.
Куда его к чёрту опять понесло? Зачем ему эта чужая высотка?
Мы убитыми уже все полегли, но неукротима луженая глотка,
Из окопа грохочет он снова: – Налей!
Не пей, командир мой, не пей!
Моего командира враги не убьют. У него иная судьба-злодейка:
Он умрет от цирроза через триста дней с последним желанием: – Налей-ка…
Не пей, командир мой, не пей!
Поэты, чей прах растворился в земле,
Строками стихов ходят в гости ко мне,
Как другу вверяют порывы души,
Сердечные тайны, волшебные сны...
И в те же мгновенья гостят у других -
Почти вездесущность их с Богом роднит.
Роднит со Всевышним их участь творца -
Сплетением слов будоражить сердца.
Отучались азы обновляться,
а он не мог ничего с этим сделать,
не сумел отстоять, отстараться,
ни стереть, задушенное мелом.
Его строчки болели закатами
в обязательствах краха и пресности.
Его зубы стаканами клацали,
в его карманах скукоживались вечности.
К нему мерзкое стало являться,
и не знал он: куда с этим деться,
лишь пытался до дна добраться,
чтоб хотя бы о дно опереться...
Найти себя в бездарности метаний,
запутанного в планах бытия
помогут умной будничности грани,
помогут двое – двое: ты и я.
Ты – по которой я себя не мерил
и я – несмелый с ушлостью в ладу.
Мы были равными по духу и по вере.
Мы стали разными, но я уж не уйду
от крайности запятнанного сонма
былых удач, разочарований, бед,
с тобой совместно обжитого дома
в пыли лукавых безраздельных лет.
Ведь мы с тобою как витки спирали,
пружиной взвившейся в несбывшейся мечте
с заботой радости, охаянной печалью,
с котлетами на газовой плите.
Вот и закончилось лето.
И неизбежна зима.
Я потерял тебя где-то.
Ты так хотела сама.
Припев:
Далеко ещё до декабря.
Осень будет поздней, говорят…
И когда костры из жёлтых листьев догорят
Новая взойдёт заря.
Да, поступила ты мудро
И нет дороги назад.
Я возвращаюсь под утро
Сквозь золотой листопад.
И ни о чём не жалею,
И ни кого не зову.
Просто бреду по аллее,
Словно на лодке плыву.
.
* * *
"Её он приступил ломать
И суетно, и неумело.
Слепцом забравшимся в кровать
Своё не осязая тело.
Дрожал мучительно сперва
И путался между ногами.
Шептал ей глупые слова
Потом упал поленом в пламень..."
Анна Кирсанова "Девственники"
«Всё, приступаю.» «Опа-на!..
Валяй, ломай!» и – зубы сжала…
Но – час, другой прошел, – она
Всё так – несломленной – лежала.
«Лежишь бревном! – заныл малец, –
Моргни хоть…» «От полена слышу!»
…В ногах запутался вконец,
И плачет, и неровно дышит…
«Холодная!..» – вскричал, взвиясь,
И – прыг! – в камин, необратимо…
…Так и закончилася связь
Сороконожки с Буратино.
.