|
Глухоты его озёрной То туман, а то тюрьма. Звуков золотые зёрна: Не взойти. Сойти с ума.
Или выболтать случайно Пару рыбьих мелочей. Ты моей не знаешь тайны, Я не ведаю твоей.
Плавником едва касаясь, Руку другу не подав, Мы уйдём. Войдет босая Неглубокая вода.
Раздастся ли голос в огромной, заоблачной выси, Промчатся ли кони по улице, полной трамваев, Мне хочется плакать, как в детстве, и тихо молиться От вечного счастья, что я, словно небо, живая. Хватает мне музыки, крыльев, пронзающей боли, Чтоб каждое утро сливаться с высоким светилом. Дай, Господи, счастья, чтоб сердце в телесной неволе Ни капли росы, ни листка, ни цветка не забыло.
В этих юных разломах,когда расползается мгла, чистый воздух свистит, словно шелк, словно нежные змеи. И вонзается в грудь золотая, как прежде, стрела, и восход закипает, смелея, клубясь, розовея.
Отведи себе время земное на утренний свет, на восток обернись, все еще до безумья не зная, что дороги к закату ни в прошлом, ни в будущем нет. Что кипящий восход. Что навечно стрела золотая.
Но снова будет певчий свист И улиц легкая простуда, И это счастье ниоткуда, И сердце, сердце, сердце – вниз.
И в чуткой завязи шагов Такое скроется цветенье - Почти что светопреставленье, И, может быть, почти любовь.
Лицо в газете. Криминальные хроники. Типографский недобрый взгляд. Крошки, рассыпанные на подоконнике, Мелкой бедой блестят.
Свет заоконный приходит в движение: Смещение, интервал. Это кружение? Нет, это крушение. Так диктор вчера сказал.
Внизу, во дворе, бьётся голубь свадебный, Клетку открой: летит. Меж хлебными крошками рублик найденный, Как нож, как война, блестит.
Спи во мне болтун и Глоба. Баю-бай, несмешной и вздорный Вова… Засыпай хамоватенький проныра, спи, алкаш. Спи, властитель полумира и торгаш. Засыпай привычка, пятясь, ныть «ню-ню», баю-бай, мои семь пятниц, что на дню. Спи, бумагозрямаратель, словоплёт, спи, схоластик и оратор, скряга, мот. Спи, в январской синей стуже месяц май, спи во мне забвенья ужас, засыпай! Спи – война и спи – засада и в упор выстрел с выдохом – Так надо, командор! Баю-бай, тоска, сомненья бытия, монологи без моленья - был ли я? Спи любовь неразделённой, тьмою – ночь, спи влюбленным и влюбленной, сын и дочь.
Спи во мне тоска и зависть, сплетник, спи. Спите выпивка и закусь и пи-пи. Засыпайте, увлеченья при свечах, (не приснись мне только Ксения Собчак!) Баю-баю карты... деньги... два ствола..., и соседкины коленки, и сама.
Спите нервы, ссоры, склоки... Баю-бай, за стеною ахи-охи, мяу, лай… Спи, чириканье на ветке и вдали, спите, легшие навеки в глубь земли.
Эта ночь продлится долго, если плоть в стоге вечности иголкой уколоть.
На Акарачкинском предки мои улеглись, Да и на Майском немало любимых доныне. Прямо в березы стекает небесная высь И оседает росой на веселой малине.
Нет ни намека на страшные байки и грусть – Только покой сквозь несметные блики оградок. Господи, всякой душе — отпущение пусть, Каждому бренному телу пусть сон будет сладок.
То ли накликало облако дождик слепой, То ли мой дед-рыболов усмехнулся оттуда: «Малость помокни, ведь дождик на тропке родной Мочит, но лечит, и дарит надежду на чудо.»
На Акарачкинском предки мои улеглись.
Честнее, проще. Еще честнее, еще проще. Изощренней. Изощренней до предела.
Скамейка. Пыль. Моя седая мама. Какой-то летний день. С годами в сумке накопилось хлама: Напёрсток, бюллетень, Закладка, линза, погнутая пряжка, Идущие часы, Кусочек дерева… (Ведь было слово… Плашка.), Карманные весы.
И женского, совсем уже немного: Заколка, зеркальце. И всё. Однажды в нём увидела ты Бога. И всё.
Твой образ, твоё тихое подобье, Бегущие как речка в золотой пыли, Всё материнское, всё твоё вдовье, Безделицы твои.
Как бы сказать… Мы любим больше малость. И малости мы так нужны. Заколка, зеркальце. И что ещё осталось?
Мне снятся сны.
Мне снится, как ты что-то напеваешь, Как ты читаешь длинное письмо, Как ты блокнотик голубой листаешь, Как ты сидишь в кино.
Ты не одна была. Ты встанешь со скамейки, Ты сумочку возьмёшь. Ты здесь была. Ты будешь здесь навеки…
Всё это ложь.
Всё изощреннее. Всё – голуби и солнце, Всё – образ твой, всё – облик детский твой. Когда уйдёшь ты, что мне остаётся? Заколка и напёрсток неживой?
Когда уйдёшь ты, сумочку оставив Бессмысленных и дорогих вещей - Я всё возьму. И вот она пустая. И пусто в памяти, и пусто на душе.
И пусто в этом беспощадном свете Надёжных вымыслов, объятий дорогих. Разбито зеркало. Играют линзой дети. И игры памяти. Мне не дано других.
Всё проще. Видит Бог, всё проще. И ты сидишь в кино. И я люблю тебя и вижу я всё больше. Хоть свет погас давно.
«Ноктюрн в сером и золотом» (1876) художник – Джеймс Эббот Макнил УистлерПосмотри в окно -Позолочен снег,Тает ночь и с ней все рифмуется.Повернусь я вновьЭтажи считать,Да пойму – не та это улица...Видно, зря фольгуБерегла в руках -И тебе декабрь не запомнится.Вот и я солгуВ пустоту и без...Что была тебе не любовница.
На языке неведомом, незрелом Рассохшиеся ставни говорят. Умом я выше их, я вырос телом. Я мелкий царь лисичек и опят.
Я суп варю. И сыплю соль неслышно. И осенью растительно живу. Из этих ставен солнце как-то вышло И осветило бурую траву.
И дом в себя немыслимо врастает, Приобретая поздние черты. Сундук, подсвечник, чашка голубая: И отовсюду молча смотришь Ты.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 ...10... ...20...
|