С мужской улыбкой глядя, чуть шутя,
Ты снисходительно бросаешься словами!
Учти – нет женской сути у меня.
Я порождение машинное! Меж нами
Быть невозможно чувствам и слезам!
Я ухожу не в призрачные дали,
Я не из круга нежных, тихих дам,
Кому пел Окуджава – «Моя Дали!»
Во мне заложено пристрастие одно –
Гармонию лишь алгеброй поверить.
А Солнце страсти? Страсти не дано
Меня из строя вывести! Доверить
Мой выход из сети я не могу
Ни другу, и ни Богу! И меж нами
Признаюсь, что вручу пароль врагу,
Когда пойму, что все друзья предали!
;-)
Победитель гигантов пускал из пращи
В них железные гайки, орехи, мячи,
Пробивая броню обратившихся вспять
До пещеры истоков своих отступать.
И уйти от погони лишь в стены смогли -
Стали пылью надгробий, разводами глин...
Время сбора маслин. Время сеть выбирать.
Трубка ночи годна день за днём порождать.
Разогнавший гигантов нестройную рать
Возвратится из прошлого силы набрать,
Может быть, только в мыслях, но будет ступать
По площадке, где кварц раздроблён грузом пят.
.
( Из стихов Иоганна-Георга Фауста [1490—1532] )
* * *
«...Ты плакала позднею ночью...»
...Ну что тебе ответить,
Утешить чем, когда
Деревья тянут ветви
В большие холода...
И — шорох ли по кронам,
По сердцу ли озноб:
«Но что же было кроме
Последних — летних — снов?..»
И сад унять не может
Рябиновую дрожь:
«...Но что же было, что же?..»
Любимая, шел дождь...
.
Он безыскусен, этот мир,
Но сложен, ярким паззлом сложен.
Рулетку крутит командир
И отпускает словно вожжи.
А ты выигрываешь диск
И, проиграв свою пластинку,
Последним днём оплатишь иск,
А приговор всегда в новинку.
Потом привыкнешь к слову смерть,
Смердеть научишься всем телом...
Довольно просто умереть,
Вот хоронить – другое дело.
Залезут близкие в долги,
Примеришь памятник из камня,
Как примеряют сапоги,
Портрет натянут на подрамник...
Молебен, свечи, катафалк...
Вперёд ногами, как обычно.
Лежишь себе ни шатк, ни валк,
Одет и вроде всё прилично,
Но что-то явно невпопад.
Душа зудит, спасите, братцы!
Еще не ясно, в рай иль в ад,
Но, чёрт возьми! Не почесаться...
* * *
Поедем, Серёжа,
В пятнадцатый век,
В святое его,
Захолустье.
Там в каменной музыке,
Жив человек,
Безвестный,
Бессмертный и русский.
Он строгий,
Как лики святых в алтаре,
И гордый,
Своим назначеньем,
Молитву творил,
На рассветной заре,
Крестясь,
Двоеперстным знаменьем.
Схватив ремешком,
Шапку русых волос,
Передник холщовый приладив,
Он шёл на леса,
Чтобы храм сей,
Вознёс,
Свою лепоту,
Христа ради.
Он видел,
Как в небе,
Плывут купола,
Касаясь крестом совершенства.
Как тать и блаженный,
Глотая слова,
Немеют,
В истоме блаженства.
Не ведал,
Не чаял великий холоп,
Что колокол,
Башни шатровой,
Ему на века,
«Аллилуйя» споёт,
Своим языком,
Трёхпудовым.
____
Ты чувствуешь душу,
Рублёвских времен?
Знаком ли,
С пронзительной грустью?
Поедем на исповедь,
В лапотный век,
В святое его,
Захолустье.
В царстве слепых не признают
К ним снизошедшую тьму,
То что моллюск спрятал в мантию глаз,
Поры открылись иные.
Там не приступятся к краю
Чтоб прошептать: почему
Плавно тускнеют сейчас
Зеркальца неба стальные?
Может ли мрак по частям
Вдруг мозаично явиться,
Галочьей стаей к ветвям
Старой берёзы спуститься?
Чёрные в серой траве
Крылья раскрыли, танцуют.
Входы в туннели извне
Обсидианом чаруют.
С листьев сходит свет,
Золотивший их.
Солнца слабый след
В облаках своих.
Ночь, где твой бальзам,
Раскрывающий
Страждущим глазам
Мрак мерцающий?
И он недостаточно сильное средство
Успеть раствориться и снова родиться.
В покрове воздетом зияют просветы:
Всё, стал он кусочным, в разрывах клубится.
В страннике-мозгу
Сумасшедшего
Белая печать
Дня ушедшего,
Дня её, когда
Он отвергнут был,
Мчался как вода
В небесах без крыл.
Тщетные цветы -
Знак подробностей
Падали из рук
Следом в пропасти...
В пути на работу, в троллейбусе тесном,
Где лампочек свет, кто-то выпустил газы,
Настроив молчанье на образ прелестный,
Он режет на камне отжившие фразы.
И будет час, когда твои зверята,
Медведь, волчок, лягушка и сова -
Вдруг оживут. Как далеко, когда-то
Их оживляли детские слова.
«Встань и иди» – и по любой погоде,
Сквозь белый дождь, кипящий по земле,
Идёт волчок с заплаткою на морде,
Лягушка пляшет пузом на столе.
А ты стоишь, как неподвижный Будда,
Под зонтиком в черешневом саду.
Идёт волчок. И кажется, как будто
Не он идёт, а я к тебе иду.
Проснувшийся в промокшей тесной шкуре,
Не чувствуя набитых ватой ног,
Иду к тебе сквозь белый дождь и бурю
И улыбаюсь: я не одинок.
Ты не под сердцем, но в сердце сейчас,
Жить невозможно в безмолвии боли.
Мой милосердный ребёнок, ты спас
Нас обоих.
В добрых глазах и улыбке отца,
В мальчике каждом – в подростке, в младенце,
Сын, я тебя узнаю без конца
И не могу наглядеться.
Топай без устали и лопочи,
Смело отталкивай руку, коляску,
С мамой мудрёные буквы учи,
Папе рассказывай сказку…
Слышишь ли наше дыханье, Андрей,
В этом полуночном четверостишье?..
Миром огромным, как сердцем, владей,
Смейся, подбрасывай выше
Мяч жизнерадостный над головой,
И на качелях взлетай прямо … в небо.
Время сквозь нас прорастает травой
Медленной, острой, целебной.
Вот в книгу загляни:
Она тебя полна,
Твоих простейших слов,
Движений и ходов.
Хитёр был автор, он
Вместил туда слона.
Вот книга. Вот она.
Прочти пяток страниц,
Засни над запятой.
«Борис Борисыч был…»
«А Любочка ему…»
К болезни, вот к чему.
Ты человек простой.
Простыл – и вот больной.
Хитёр был автор – он
В карман тебе глядит,
Все сны подзаписал,
Все рюмки подсчитал.
Проснулся и лежишь,
Обкраден и забыт.
А был ведь знаменит.